Неаполь чудный мой
Шрифт:
Но некоторые вещи, вне зависимости от перемен в обозначении линии, остались прежними – например бесконечное ожидание, иной раз совершенно безнадежное, когда стоишь на остановке и молишь небеса, чтобы вожделенный автобус наконец появился.
Остановка блестит на горизонте, недавно построенная, и эргономичная скамейка тоже новая, и реклама, и информационная стойка. Кажется, будто все это только что с завода, но вот люди, собравшиеся в ожидании автобуса, – всё те же, что и несколько лет назад.
– Двадцать седьмой проходил? – спрашивает запыхавшаяся студентка: за плечами рюкзак, шапка набекрень.
– Я стою тут уже пятьдесят минут, а его все нет, – отвечает пожилая женщина в пальто, плотно облегающем круглый живот, с
– Я пришла еще раньше, чем синьора, – вступает в разговор дама лет пятидесяти, в затемненных очках, в синем ожерелье, такого же цвета туфлях и браслете, даже недавно покрашенные волосы имеют легкий голубоватый оттенок. У нее тоже пакет в руке, но с фирменной надписью и полупустой. Она едет в магазин модной одежды, чтобы обменять товар.
– Его нет уже по крайней мере час.
За этой фразой следует коллективный вздох.
– Иногда он быстро приходит, я его вижу, а он мне не нужен. И мне хочется все равно на него сесть… по крайней мере, он ходит! – бормочет философски мужчина в пальто, довольно преклонного возраста.
Тут неудержимым потоком начинают литься рассказы об опозданиях автобуса за последние годы, общие сетования на жизнь в Неаполе, медленные и хладнокровные проклятия в адрес транспортной службы, люди с досадой смотрят на выключенное табло информационного стенда, яростно задирают рукава, чтобы глянуть на часы, после чего воцаряется подавленное молчание.
Однако, если погода стоит солнечная, море, которое хорошо видно отсюда, создает на остановке атмосферу расслабленности или даже скуки.
Иногда здесь встречаются двадцатилетние: они говорят то же самое, что говорила я, когда училась в университете:
– Мои однокурсники из провинции приезжают на занятия раньше, чем я отсюда. Они надо мной издеваются: да ладно, мол, ты не в городе живешь…
Это автобус сенегальцев и славян, которые работают в домах богатых. По утрам он показывает своим пассажирам ветреный город спальных районов, сплошь воздушные панорамы.
После заката в салоне C27 загораются голубые огоньки, он напоминает одинокого светлячка, когда едет по корсо Витторио Эммануэле, а тем временем в окнах домов на улице Тассо зажигается свет оранжевого цвета, и холм превращается в гигантский глазастый абажур.
И не важно, что на улице Парко-Маргерита автобус рискует не разъехаться с тем, что следует в противоположном направлении, и застрять. Они касаются друг друга бортами, как две лодки в море. Пассажиры из-за окон – первозданно чистых, это отличительная черта автобусов центра, глядят на их маневры, находясь в нескольких сантиметрах друг от друга, как будто, если вот так с беспокойством смотреть из одного салона в другой, можно уменьшить силу трения. Потом, спустя множество минут, оба автобуса скользят дальше. Каждый в свою сторону под облегченные вздохи пассажиров: на сей раз тоже все обошлось.
И тут настает момент безутешно вздыхать пассажиру C27, приехавшему с холма: ведь если при спуске Неаполь предлагает массу возможностей – лестницы, переулки, окольные пути, парки, – то по дороге в гору ничего не остается. Скрип амортизаторов, причитания, грустные мысли – все это поднимается к ночному небу и витает в воздухе, когда все пассажиры наконец-то заснули в своих квартирах и снится им, что C27 в кои-то веки пришел по расписанию.
Рынок Поджореале расположен на фоне нехарактерного и нового для Неаполя пейзажа, прежде не существовавшего: возле рынка нет ни моря, ни холма, ни переулка, ни квартала, где плотно жмутся друг к другу дома. Правда, здесь проходит окружная, но рынок находится на корсо Мальта, а значит, эта часть магистрали, соединяющей противоположные окраины города, здесь оканчивается. Это индустриальная периферия Неаполя, такая же, как и во всех других городах, однако никаких индустриальных объектов тут не видно. Рынок вырос в нежилом, пограничном районе и потому является отчасти символическим местом: улица Караманико, та, что ведет к рынку, – это первый поворот направо после эстакады на автостраде, ведущей в Черколу и Понтичелли. Чтобы добраться туда, нужно проехать мимо тюрьмы предварительного заключения с ее закрытыми воротами и видеокамерами, мимо здания ИНАИЛа [74] с огромной вывеской, которая видна с расстояния нескольких километров, мимо низенькой, недавно построенной серо-коричневой церкви, где устраивают похороны, – рядом с овощным ларьком, открытым, несмотря на выходной день, перед которым толпятся родственники умершего, теряясь среди апельсинов и помидоров. За эстакадой, целиком состоящей из одних только ребер и напоминающей какую-то готическую конструкцию, слева будет кладбище Поджореале, белое, неоклассическое, похожее на гигантскую печатную машинку, где растут жилища дорогих усопших, – когда ночью возвращаешься в Неаполь, они блестят в темноте, словно окна домов живых.
Но с рынка кладбище еще не видно: угадывается лишь длинная улица, которая, извиваясь и образуя клинья, где примостились маленькие церкви XVIII века, рано или поздно приведет в Казорию.
В конце улицы Караманико рынок окружен высокой металлической конструкцией из прутьев – самой настоящей оградой, из тех, что возводятся вокруг школ или частных парков. Огороженный кусочек неба.
На заднем плане виден бизнес-центр. Вокруг рынка толпятся люди, явившиеся за покупками, пройти трудно из-за бесчисленных припаркованных машин, суетятся наглые парковщики, собирающие с водителей по одному евро, – типичный неаполитанский квартал. А вот находясь внутри рынка, замечаешь голубое небо и высоченные небоскребы вдали, чьи силуэты треугольной формы, современные, концептуальные, с темными зеркальными стеклами, подобны декорациям некоего футуристического рая и служат странным фоном для палаток и вешалок, пальто, джинсов, туфель, пластиковых кругов, на которых выставлены трусики-танга и бюстгальтеры.
В Поджореале хороший рынок: много товара, заманчивые цены, порядок и очень тщательный контроль, к которому в Неаполе, пожалуй, не привыкли. Действительно, снаружи дежурят представители правоохранительных органов, там стоит полицейский автомобиль, а также будка, в которой нужно получать разрешение на то, чтоб попасть внутрь, поглазеть и пофотографировать. Разрешение выдает любезный лейтенант, как будто сошедший со страниц романа Камильери, со своим помощником, похожим на норманнского волка, – что-то вроде Эрри де Луки в форме.
Здесь как будто попадаешь в японский комикс, в Неаполь в духе “Бегущего по лезвию бритвы”: открыточное небо, косые зеркала бизнес-центра, ограда, полиция. Даже фургончики, с которых продают кофе с булочками, традиционное явление на Мерджеллине и на площади Муничипио, расставлены в порядке под охраной, перед ними – удобная площадка, где можно остановиться, а сами они бело-голубые, как цирковые шатры, с надписью “Кафе Торальдо”.
Какая-то синьора разговаривает с полицейскими: она хотела бы объявить по громкоговорителю об утере сумочки, в которой, по ее словам, находились лекарства. Она показывает им прижатый к груди кошелек, как бы говоря: я, мол, не дурочка держать в сумочке важные вещи. Полицейский объясняет ей, что громкоговоритель используется лишь в случае, если потерялись дети.
– Но как так? Если я плохо себя чувствую, я разве не могу попытаться найти сумочку?
Полицейский пожимает плечами: мол, таковы правила. Женщина и две ее дочери удаляются, продолжая рассуждать, пока возмущенные звуки их голосов не сливаются с общим гамом.
Между рядами одежды проплывает бело-голубое знамя Мадонны-дель-Арко: не настоящая процессия, а всего двое членов общины, в белом и даже не босые. Они пришли собирать барыши для своей мафии, с Мадонной на знамени. Полиция ни о чем их не спрашивает.