Неаполь чудный мой
Шрифт:
Неаполитанские воскресенья – прежде чем начнется пустой ритуал рожков с мороженым, аперитивов, обедов, автомобильных пробок на дорогах к городскому парку и к Позиллипо (все ради того, чтоб отвоевать себе квадратный метр у моря, создать иллюзию маленьких каникул), – полны призраков, бредущих под солнцем.
Призраков из менее суматошных времен, ну или просто из более ранних. Они показываются, пока мы наблюдаем, как работает посудомоечная машина, подглядываем за играми кошек и за тем, как они дремлют, или смотрим на заспавшихся мужей, на закрытые ставни, на болтающиеся на балконах халаты, на белье, висящее на веревках, накануне отодвинутое в угол из-за дождя.
По
Они исчезают, как только в них врезается “Чао” или “Ямаха” [68] или когда сталкиваются с аптекаршей: она сегодня дежурная, отодвигает жалюзи при помощи пульта. Единственный, кто спокойно с ними сосуществует, хотя и притворяется, что это не так, – это Пеппино, который каждое утро открывает свой газетный киоск на перекрестке улицы Караваджо, у него полагается узнавать новости – о себе, о мире, о печатных знаках, рассказывающих жизнь нашего города со страниц газет.
Они уходят не прощаясь, эти призраки, теряясь среди косых теней оград и светофоров.
Сегодня утром мне позвонили из миланской газеты и спросили:
– Вы к нам в ближайшее время заглянете?
– Нет, извините, в ближайшие месяцы подниматься к вам я не буду.
На другом конце провода смеются:
– Милан ведь стоит на равнине! Не нужно никуда подниматься!
Мне хочется объяснить: я знаю, что Милан стоит на равнине, и все же с юга туда всякий раз поднимаешься. Возможно, в этом виноваты школьные географические карты. Они висели на стенах, и, глядя на них, я всегда думала, что мир растет вверх, как дети.
Мне тогда казалось, что Италия висит внизу, а с сапога что-то падает – Сицилия, она уплывает в море из-за силы земного притяжения.
Европа и Азия тоже висят: их подвесили за шиворот, а ноги болтаются. Италия падает с Европы, Испания балансирует на Гибралтаре, словно толстая балерина на тоненьком мысочке. Греция, бедняжка, слишком долго находясь в подвешенном состоянии, стала терять куски в виде островов. Азия растрепалась по краям: Индия, Индокитай, Япония – как тесто для пиццы, которое моя мама делала по выходным, а я тайком брала в руку, чтобы посмотреть, как оно постепенно опускается в кастрюлю из жаропрочного стекла.
– Перестань! – кричала мама, заметив, чем я занимаюсь. Но кто заставит Японию перестать падать?
Во всем мире с высоты континенты соскакивали в нижнее полушарие, словно пузыри: Австралия, Антарктида. Африка тоже заострена книзу, как и Южная Америка. А раз всё на юге висит, неизбежно должно было появиться убеждение в том, что ехать на север – значит подниматься.
Вероятно, для древних все выглядело иначе, ведь в ту пору мир считался плоским блюдом, по которому можно было перемещаться лишь в горизонтальном направлении и с которого можно было свалиться только один раз – добравшись до края.
Но для меня, для нескольких поколений итальянских школьников, выросших в классах с затертой штукатуркой, залитых солнечным светом, на стенах было изображено истинное положение дел. Где находится Неаполь? Внизу.
Да, верно, что-то было и южнее. И сам Неаполь тоже был верхним и нижним, как Бергамо. На Вомеро поднимаемся, в Санита спускаемся. Ты куда? Вниз по Неаполю. Где живешь? Над Неаполем. Куда бы мы ни двигались – нужно либо подниматься, либо спускаться.
Но, поскольку направления, какие для нас обретает мир, – это лишь отражение состояния души, и если б во всех классах по всему миру карты не висели на стенах, а лежали на полу, не было бы необходимости никуда подниматься или откуда-то с трудом спускаться. И не нужно было бы самолетов, чтобы добраться до разных мест. А еще не только Милан, но и Неаполь наконец-то оказался бы на равнине.
Роселла рассказала мне, как однажды ездила с семьей отдыхать в Данию в доме на колесах. Едва отъехав от Сан-Джорджо-а-Кремано, фургон сломался, у автобусной остановки. Папа Роселлы отправился за механиком, а мама с дочкой остались караулить машину.
На остановке в ожидании автобуса собралась целая толпа тетушек, и все они наперебой спрашивали:
– Что случилось? Куда вы едете?
Мама Роселлы объяснила: мы, мол, едем в Данию, но фургон сломался, и теперь мы ищем механика. Если поломка серьезная, лучше узнать об этом до того, как мы доберемся до Дании.
– Да, вы правы, синьора… Ведь до Дании дорога все время идет в гору, – пробормотали тетушки сочувственно.
Сверху Неаполь кажется огромным балконом, на который садятся голуби и чайки. Сверху воздушные пути свободны.
Прилетая в Каподикино, я несколько раз становилась свидетельницей тому, как развлекаются пилоты: они сажают самолет низко-низко, проходя почти между домами, делают круг над Капри и Искьей, совершают бреющий полет над Баньоли.
Я всегда смотрю на море, на рисунок, образованный тенями облаков, чтобы не видеть крушения “Италсайдера” [69] . Тень, которую самолет отбрасывает на воде, перепархивает через Каподимонте. В ясную погоду, когда приземляешься в Неаполе, кажется, что опускаешься на морскую раковину.
Строя корсо [70] Витторио Эммануэле, Бурбоны задумывали его как террасу улицы Караччоло.
Нужно было, чтоб из красивых особняков, карабкающихся по склону холма, открывался панорамный вид. И вот эта одна из самых длинных улиц города пересекла грудь Неаполя, отделив возвышенную часть от моря, и теперь жители многочисленных домишек, громоздящихся один на другой в парках XIX века, устроенных в стиле либерти, всегда могут полюбоваться морем.
С недавних пор корсо в обе стороны заставлен припаркованными авто, и продвижение по нему составляет некоторую трудность. Ему полагается быть одной из самых оживленных автомобильных дорог в городе, но все обстоит иначе. Однако, если вы не за рулем, если вы просто неторопливо прогуливаетесь по корсо, любуясь панорамой, вид отсюда открывается чудесный, ясный, весь в длинных лучах света.
В самой высокой многоэтажке, расположенной в одном из здешних парков, живет фотограф Лучано д’Алессандро, к которому я время от времени наведываюсь в гости. Он живет среди облаков, сюда не доносится шум Неаполя, с такой высоты даже не видно машин внизу. Дом Лучано подобен орлиному гнезду. Здесь царствует абсолютная тишина. Лишь черно-белые фотографии, шум деревьев на улице, а если дождь идет – слышно, как долго бурлит и стучит вода.
А еще на корсо начинается одна из самых красивых лестниц Неаполя – Петрайо. Ступени Петрайо соединяют исторический центр с Вомеро, это уединенное и спокойное место. В начале прошлого века именно здесь жил Пауль Клее, когда приезжал в Неаполь. Краски для своих картин он воровал у итальянского неба, глядя на него с неаполитанских лестниц: весеннюю желтизну, печальную голубизну, пасхальную белизну. В Петрайо обитают счастливые семейства, которым неведом безумный грохот города, – правда, им приходится сражаться с бродячими собаками.