Небеса ликуют
Шрифт:
Слушать, как он скрипит зубами, было приятно.
Острый мыс, покрытый огромными серыми валунами, уходил вдаль. Хортица осталась позади, и я понял, что пора браться за весла.
Бурбон, Марсель увидя, Своим воякам рек: О, Боже, кто к нам выйдет, Лишь ступим за порог?Шевалье поет — значит, все в порядке.
Я
Даже когда жареную ее ешь — и то не по себе.
Итак, все было в порядке. Брат Азиний, удалившись в камышовые заросли, завершал врачевание ран панны Ядвиги (лечиться в нашем присутствии она категорически отказалась), сьер Гарсиласио с мрачным видом бродил по берегу, а шевалье…
— Не требуется ли моя помощь, дорогой друг? Ибо поистине изучил я сию карту как вдоль, так и поперек.
«Сия карта», извлеченная из книги мессера де Боплана, была разложена прямо на песке. К сожалению, даже яркое солнце не могло увеличить мельчайшие буквицы, рассыпанные по желтоватой плотной бумаге.
…В последние месяцы зрение начало сдавать. Так и до окуляр недалеко!
— Подскажите, ежели я ошибаюсь, дорогой дю Бартас. Это, насколько я понимаю, Хортица…
Я взял веточку и принялся рисовать прямо на песке, пользуясь подсказками пикардийца. Итак, Niepper, Chortizca, Kuczkosow…
Внезапно я рассмеялся. Какого черта! Я все-таки дома. Хватит всех этих Kuczkosow! Как там бишь придумали Константин с Мефодием? Днепр, Хортица, Кичкасы…
Совсем другое дело!
— Тут неподалеку две реки, — подсказал шевалье. — Обе впадают в Ньеппер. Одна называется… Vieux diable! Ну и шрифт, ровно муравьи какие-то! Ага, Konskewoda, это на левом берегу, и Samarka, это здесь, только чуть южнее…
Konskewoda… Конская Вода! Конская Вода и Самарка.
Я всмотрелся в то, что получилось, сверился с картой.
Ну и глушь!
— Однако же, дорогой друг, не спутайте: Samarka и Samara — суть разные реки, ибо вторая значительно протяженнее и полноводнее… Но что вы написали?
Я вновь поглядел на свою карту. Что-то не так? Ах, да!
— Это кириллица, дорогой шевалье. Так пишут русины.
— Весьма странно! — Пикардиец присел, притронулся пальцем к начертанным на песке буквам. — Ка… Каллапка?
— Что?!
Гром не прогремел, не вздыбилась днепровская вода. И земля не раскололась.
Каллапка! Бог мой! Умирающий русин сам нарисовал карту, сам подписал!..
— Дорогой друг! Но что с вами?
— Нет-нет, шевалье, все отлично!
Самарка! Вот что было написано на листке бумаги, пересланном братом Манолисом в Рим! Какой-то неученый дурак из канцелярии навострил перо и…
…получил латинское «к» вместо «слово», латинское же «р» вместо «рцы», а славянское «мну» принял за неясно написанное двойное «l»!
Каллапка!
Я облегченно вздохнул. Затем возгорелся гневом на неведомого болвана, а потом махнул рукой.
Что с них взять? Почему-то славянские языки всегда были нашим слабым местом. Лет восемьдесят назад Антонио Поссевино просил прислать ему русинский шрифт для новой типографии в Берестье.
Ему прислали — албанский.
Самарка! Господи, как все просто!
— Дорогой дю Бартас! А не желаете ли получить отпущение грехов, вольных и невольных, на сто лет вперед? Или на двести?
— А что? — ничуть не удивился он. — А с удовольствием!
Я лег прямо на песок и уткнулся в карту. Все сходилось! Все превосходно сходилось!
Тогда, после киевской резни, брат Алессо вместе с неведомым русином бежали на юг, «к Запорогам». Это недалеко — Томаковка или Микитин Яр, именно там гнездятся сейчас днепровские черкасы. К тому же это самый короткий путь в Крым — Кичкасы рядом. Но где-то здесь брат Алессо заболел…
…И появилась карта с речным изгибом и буквой «N».
Почему «N»? «Nota»? Впрочем, это не так и важно.
Самарка!
А ведь если б не сьер Гарсиласио с его донкихотством, кто знает, разгадал бы я этот несложный ребус?
Самарка!
Голубое небо над головой, тихий плеск воды, шелест камышей…
Только сейчас я сообразил, что это и есть — дом. Мой старый, забытый, давно покинутый дом. Я вернулся с черного хода, непрошеный, неузнанный.
Но — вернулся.
Кнеж Адам Константин, пан зацный и моцный, из кнежей Горностаев герба Гиппоцентавруса, рода Гедемина Великого, снова дома.
Дома…
Выстрел…
Испуганный крик, снова выстрел…
Я вскочил, пытаясь сообразить, куда девался сарбакан и остались ли еще черные колючки.
— Мон… Монсеньор! Спасите! О-о-о-ой-й!
Да, я дома. И, кажется, меня решили встретить.
— Монсеньо-о-р!
Попик вылетел из камышей, опережая собственный вопль, зацепился за корягу, взвизгнул, ткнулся носом в песок.
— Пугу! Пугу! Лови гололобого! Резкий свист — слева, затем справа.
— Пугу! Так вот вы где, такие хорошие!
— Ха! Хлопцы, да тут девка! Славно, славно!
Трое? Четверо? Орут по-русински, теперь бы увидеть…
Зашелестели камыши — и я увидел.
На берег неторопливо выходила Медвежья Шкура. Когда-то она была шубой, причем весьма богатой, но теперь, лишившись рукавов и воротника, выглядела именно шкурой, которую долго и неумело сдирали с бедного зверя. Из-под шкуры торчали голые ноги в грубо сшитых башмаках-постолах. Все завершала шапка, увенчанная дыркой, из которой торчал длинный клок волос.