Небесная подруга
Шрифт:
Шепотом выругавшись, я продолжил путь. Похоже, после всего, что случилось в эти сутки, у меня начались галлюцинации. Я шел вперед, а голод подталкивал меня возобновить охоту.
Два
Элис быстрыми точными линиями набрасывала рисунок, раздумывая о том, что прочитала в дневнике Дэниела Холмса.
Его слова теперь кружили над головой, как апокалипсические птицы, принесшие гибельные вести из туманного прошлого. Элис боролась с искушением пойти дальше, истолковать странные тревожные факты, вообразить все, что могло за ними стоять. Она хмурилась, глядя на холст, брала кисть, аэрограф, защитную пленку, растворитель, но снова и снова вспоминала эти фразы, чей ритм соответствовал
Она рисовала рассеянно, почти бессознательно — руки двигались, а разум блуждал далеко. Картина была заранее обдумана, сделан эскиз, подготовлены краски и кисти, но несколько часов спустя Элис увидела на холсте нечто совершенно неожиданное. Во время работы она обращала внимание только на отдельные детали — руку, островок травы, кусочек неба — и эффекты, создаваемые цветом и формой. Теперь перед ней было законченное произведение, приковывающее взор. Отступив на шаг, Элис долго и бесстрастно созерцала его, слушая обманчиво ровный стук собственного сердца, и понимание приходило постепенно, с неотвратимостью раскачивающегося маятника.
Снова берег реки, как на предыдущей картине; Элис узнала излучину, нависающие ветки деревьев, смутные отражения в темной воде. Снова тщательно прописаны мельчайшие детали. Четкие контуры и игра света создают иллюзию абсолютной реальности. На переднем плане видны два человека: один стоит на том берегу лицом к зрителю, склонив голову и глядя в воду, второй повернулся в профиль, зайдя по колено в реку, и его закатанные штанины открывают бледные тонкие ноги, забавно укороченные из-за преломления света. Оба молоды и довольно строго одеты: на них костюмы с широкими лацканами, а у того, кто стоит на другом берегу, очки и шляпа.
Элис не могла подробно рассмотреть лица, однако позы были весьма выразительны: молодые люди тянулись вперед, будто в порыве любопытства, и одновременно отшатывались от некоего объекта, который плыл между ними по реке. Когда Элис разглядела, что это, она невольно поморщилась. Боже! Что на нее нашло?
Детали на небольшом холсте должны быть милосердно размыты, однако… Элис придвинулась к картине, и плывущий по реке труп словно попал под увеличительное стекло — художница разглядела его яснее, чем хотелось бы. Наполовину погруженное в воду тело безвольно качалось на зеленоватой волне, вокруг расходилась мелкая рябь. Лицо оставалось на поверхности, обращенное к зрителю, бледное и раздувшееся. Элис тотчас поняла, кто это, узнала копну рыжих волос. Нагнулась еще ближе, и ей показалось — нет, не показалось! — что она различает выражение мертвого лица. Утопленница так распухла, что глаза заплыли, раскрытый рот походил на черную дыру, обрамленную желтыми хищными зубами… но все равно это была маска жуткого, извращенного ликования, триумфа и восторга.
Элис словно заколдовали: чем ближе она подступала к холсту, тем больше подробностей замечала. Каждая веточка, каждая травинка представали во всем их бесконечном разнообразии. Возможно, эта была иллюзия, рожденная подсознанием и помогающая признать то, что рассудок поначалу отвергал. Пока разум пытался истолковать записки Дэниела, подсознание просеивало информацию и рисовало — буквально — картину собственных выводов.
Так или иначе, Элис наконец поверила.
Ей стало немного легче: стоит принять иррациональное, непоследовательно подумала она, как все становится возможным. Даже в Зазеркалье есть законы, если знать, куда смотреть. Элис продолжала изучать картину, рассматривая две фигуры у воды. По крайней мере один из этих людей — тот, который в шляпе, — был ей знаком. Осанка, сутулые плечи, блики света в стеклах очков…
Джо.
Джо и Дэниел?
Да, Дэниел и Джо.
Последняя важная часть пазла встала на место, словно захлопнулась дверь в мир здравого смысла. Элис в последний раз взяла кисть и вывела название картины в нижней части холста — не рассуждая, не сопротивляясь порыву, как совершала все действия, приведшие ее к этому моменту.
Бедный
Один
В страшном сне я шел вдоль дороги, и голод следовал за мной по пятам. Разум, которым я столь неправедно гордился, пребывал в непривычном смятении. Обоняние забивал запах крови, и хотя я сопротивлялся осознанию фактов, перед лицом голода я слабел — как любой нормальный человек. Я всегда считал себя христианином, не лгал и не крал; если и думал о прелюбодеянии, то скрывал эти помыслы. Грехи мои были мелкими, рядовыми, душу не затрагивало ни отчаяние, ни высокомерие. Но неожиданно, за один день и одну ночь, все переменилось. Я больше не похож на обычного человека — мысль об этом жила во мне как проклятие. Как выразить всю глубину ужаса, охватившего меня, когда я впервые увидел зверя в оболочке моего тела? Позднее я наблюдал подобное достаточно часто, чтобы сломаться, и привык смотреть на это бесстрастно, почти как исследователь, однако до той поры пришлось разбить множество зеркал и икон, перевернуть множество запретных страниц.
Так я шел, терзаясь голодом и скрывая лицо в тени, чтобы прохожие не могли увидеть в моих глазах жажду убийства.
Убийство. Это слово утратило смысл, пока я слепо брел по улицам, спрятав руки в карманы, чтобы никто не заметил их дрожи. Просто провал, головокружительный спуск в небытие, необозримый, как судьба. От одного слова, как на фотопластинке от одного луча света, изменилась вся моя жизнь. Поверьте, я сопротивлялся как мог, но мысль об убийстве была коварна, она вертелась в голове, рождала галлюцинации, рисовала, словно в театре теней, причудливые силуэты на экране моего истерзанного разума. Порой я выпадал из реальности, терялся, как ребенок в ярмарочной толпе, и голод овладевал моим сознанием. Несколько раз я нырял в переулки или проемы арок, чтобы извергнуть содержимое желудка, вроде бы давно пустого, и боль запускала острые пальцы мне под ребра. В итоге оказалось, что я терпел эти муки зря. Странно, но меня до сих пор охватывает гордость при мысли о том, как долго я продержался. Будьте ко мне снисходительны — я сдался не сразу.
Я так и не дошел до квартиры Розмари — и не надеялся дойти, — хотя сумел добраться до реки. Народу на улицах было меньше, чем я опасался. У дверей забегаловок толпились студенты, но мне, к счастью, не пришлось касаться их или подходить слишком близко — от одного запаха кружилась голова. Мимо прошли несколько полицейских, бросивших настороженные взгляды в мою сторону. Паранойя заставила ускорить шаг — почудилось, что они заметили мое странное состояние. Руки дрожали. У моста Магдалины (ирония этого совпадения от меня не ускользнула) случился особенно сильный спазм, так что некоторое время я не мог дышать, только дрожал всем телом. Кое-как спустился на берег, оттуда под мост, где было темно и прохладно. Я решил отдохнуть там, где меня никто не увидит, не будет задавать вопросы.
Я устроился на узком бортике под мостом. Было холодно и сыро, каменный свод позеленел от плесени, но здесь я хотя бы чувствовал себя в безопасности. Над головой проходили люди. Я ощущал их тепло и как будто видел его: словно факел сиял сквозь плотную ткань, слабым отблеском отражаясь в воде. Я закрыл глаза. Совсем ненадолго, убеждал я себя; несколько минут отдохну и приду в себя. Прохлада воды и сырое безмолвие камня помогут остановить поселившийся во мне ужас. Я ждал.
— Дэниел.
Я открыл глаза, машинально протянул руку, чтобы поправить очки. На миг показалось, что голос пришел от воды, и меня объял сверхъестественный ужас. Это она, мертвая женщина, ее грудная клетка вскрыта, как тюк с грязным бельем, глаза смотрят обвиняюще… Или того хуже: распухшее лицо расплывается в широкой злобной ухмылке, а руки тянутся, чтобы обнять меня…
— Дэнни.
Я повернулся так резко, что едва не упал с бортика.
— Я так рад, что нашел тебя, Дэнни.
Это был Рэйф.