Небесное пламя (Божественное пламя)
Шрифт:
– Да уж надеюсь! Не дергайся. Я делаю это лучше цирюльников. Никто не догадается, что волосы не вьются от природы.
– Но все меня видят каждый день! Все, кроме…
– Тише, обожжешься, – перебила царица. – Что ты сказал?
– Ничего. Я думал о послах. В конце концов, я, наверное, надену украшения. Ты была права, зачем нам одеваться по афинской моде?
– Ну конечно. Мы сейчас же что-нибудь подыщем, и подходящее платье тоже.
– Кроме того, отец тоже наденет свои драгоценности.
– Ну да. Хотя тебе они больше к лицу.
– Я только что встретил Аристодема. Он сказал, что я сильно вырос и он едва узнал меня.
– Чудесный
– Он должен был идти, но представил мне другого посла, который когда-то выступал как актер. Он мне понравился; его имя Эсхин. Он рассмешил меня.
– Можно позвать и его. Он из благородного рода?
– Для актеров это не важно. Он рассказывал мне о театре, как они дают спектакли в разных городах, как сводят счеты с ленивцами и завистниками, – сказал Александр.
– Тебе нужно быть осторожнее с этими людьми. Надеюсь, ты не сказал ничего лишнего.
– Ох, нет. Я спросил о партиях войны и мира в Афинах. Он был, я думаю, среди тех, кто стоял за войну. Но мы оказались не такими, как он себе представлял. Мы поладили.
– Не давай никому из них повода похвастаться, что его выделяют, – посоветовала царица.
– Эсхин этого не сделает, у него нет повода для хвастовства.
– Что ты имеешь в виду? Он был развязен?
– Нет, конечно нет. Мы только поговорили.
Олимпиада запрокинула Александру голову, чтобы завить челку. Он мимоходом поцеловал руку матери.
В дверь поскреблись.
– Госпожа, царь прислал сказать, что он созвал послов и хотел бы, чтобы наследник был с ним.
– Передай, что он придет, – откликнулась царица.
Она перебрала волосы сына – прядь за прядью – и оглядела его с ног до головы. Мальчика только что вымыли, ногти были подстрижены, отливающие золотом сандалии стояли наготове. Олимпиада выбрала шафранового цвета хитон из шерсти, с каймой пяти или шести цветов, вытканной ею собственноручно, красную хламиду на плечи и большую золотую булавку. Когда хитон был надет, она застегнула пояс с золотой филигранью. Царица собирала сына не спеша: если он придет слишком рано, то оставшееся до церемонии время проведет с Филиппом.
– Все? – спросил мальчик. – Отец будет ждать.
– Он еще только послал за теми людьми.
– Думаю, они уже ждали этого.
– День покажется тебе нескончаемым, пока ты будешь слушать их высокопарные речи.
– Что же, нужно учиться… Я видел Демосфена.
– Великий Демосфен! Ну и как он тебе показался?
– Мне он не понравился.
Олимпиада подняла брови. Мальчик повернулся к ней, по его лицу пробежала тень, которая не осталась ею незамеченной.
– Отец рассказывал мне о нем, но я не верил. Хотя отец был прав.
– Надевай плащ. Или ты хочешь, чтобы за тобой ухаживали, как за ребенком?
Александр молча накинул плащ на плечо; не говоря ни слова, Олимпиада со всего размаху воткнула булавку в ткань, которая подалась слишком быстро. Александр не пошевелился.
– Я уколола тебя? – спросила Олимпиада резко.
– Нет.
Александр нагнулся завязать сандалии, плащ соскользнул, и Олимпиада увидела кровь на шее сына.
Она приложила к царапине полотенце, целуя его кудрявую голову, спеша примириться с сыном, прежде чем он отправится к ее врагу. Пока Александр шел к залу Персея, боль от укола забылась. А другая боль… ему казалось, что с ней он родился. Он не мог вспомнить дня, когда бы не чувствовал ее.
Послы
Афиняне выстроились по старшинству. Демосфен, крайний слева, болезненно сглатывал и утирал нос концом плаща. Поднимая глаза, он натыкался на взгляд нарисованных глаз прекрасного юноши, попирающего голубое небо крылатыми сандалиями. В правой руке герой сжимал меч, левой держал за волосы чудовищную голову Горгоны, смертоносный взор которой был устремлен вниз, где в пенящихся волнах моря извивался дракон. Сверкающее тело Андромеды, прикованной к скале, просвечивало сквозь тонкую рубашку; тот же ветер, который поднял героя в воздух, развевал ее волосы. Расширенными, умоляющими глазами она смотрела на своего спасителя.
Мастерски сделанное изображение не уступало фреске Зевксида в Акрополе и превосходило его. Демосфен испытывал такую же горечь, как если бы оно попало сюда в качестве военного трофея. Прекрасный юноша с загорелым обнаженным телом – для предварительных этюдов художнику позировал один из афинских атлетов времен могущества великого города – высокомерно смотрел сверху вниз на наследников былого величия Афин. Снова, как в далекие годы палестры, Демосфен ощутил ужас, охватывавший его всякий раз, когда ему следовало обнажить свои слабые члены. Публика восхищалась пробегавшими мимо мальчиками, нарочито безразличными к ее похвалам; ему же всегда доставались смешки и ненавистное прозвище в награду.
Ты мертв, Персей, прекрасен, храбр и мертв. Не стоит смотреть на меня. Ты умер от малярии на Сицилии, утонул в гавани Сиракуз, погиб от жажды при отступлении через пустыню. На Козьей реке спартанцы схватили тебя и перерезали глотку. Палач «Тридцати» [42] заклеймил тебя, перед тем как удавить. Ты уже ничего не сможешь сделать для Андромеды. Пусть ищет помощь где может, потому что в расступившихся волнах уже показалась голова чудовища.
Паря над морем на облаке, златошлемная Афина вдохновляла героя. Совоокая [43] богиня побед! Прими меня, каков есть, я принадлежу тебе. Я могу служить тебе одними только словами, но в твоей власти превратить их в разящий меч и смертоносный взгляд Горгоны. Дозволь мне защищать твою цитадель, пока она не взрастит новых героев.
42
Имеются в виду «Тридцать тиранов» – олигархи, захватившие власть и установившие режим террора в 404 г. до н. э. после поражения Афин в Пелопоннесской войне.
43
Символом богини Афины была сова, олицетворявшая мудрость.