Небесное пламя (Божественное пламя)

Рено Мэри

– Жареная утка на ужин, – сказал Филот.

Александр потянул носом воздух и кивнул.

– Что-то не так с Аристотелем, – заметил он.

– Он слег?

– Нет, плохие новости. Я видел его в комнате для образцов. – Александр часто заходил туда, теперь он почувствовал вкус к собственным экспериментам. – Моя мать прислала мне рукавицы; мне не нужны две пары, а Аристотелю никто не шлет подарков. Он читал там письмо. Выглядел ужасно: не лицо, а трагическая маска.

– Может, какой-то софист опроверг его теории.

Александр сдержался и обратился

к Гефестиону:

– Я спросил его, что случилось и смогу ли я помочь. Он ответил, что все расскажет нам, когда успокоится, и что не стоит пятнать слабостью благородство. Поэтому я ушел, оставив учителя плакать в одиночестве.

В Миезе зимнее солнце быстро закатывалось за гору, но восточные вершины Халкидики еще сохраняли отблески его света. Вокруг дома темноту рассеивала белизна снега. Время ужина еще не наступило; в большом зале, с его облупившимися розовыми и голубыми фресками, вокруг пылающего в очаге огня сидели все ученики Аристотеля, судача о лошадях, женщинах и друг друге. Александр и Гефестион, устроившись вдвоем на плаще из волчьих шкур, присланном Олимпиадой, придвинулись ближе к окну, поскольку светильники еще не зажгли. Они читали «Киропедию» Ксенофонта – в это время вторую, после Гомера, любимую книгу Александра.

– «И она не смогла удержать своих слез, – читал Гефестион, – стекавших по одежде к ее ногам. Тогда старший из нас сказал: „Не бойся, госпожа. Нам известно благородство твоего мужа. Но мы избрали тебя для человека, который не уступает ему ни в красоте, ни в могуществе, ни в силе разума. Если и есть совершенный человек, то это Кир; ему ты и будешь принадлежать“. Когда же она услышала это, то громко зарыдала, уронив на землю пеплос, и ее слуги плакали вместе с ней, тогда как мы видели ее лицо, шею и руки. И дозволь мне сказать тебе, Кир, мне и всем остальным показалось тогда, что среди смертных женщин Азии еще не было столь прекрасной. Ты убедишься в этом, когда увидишь ее сам. „Нет, клянусь богами, – сказал Кир. – Особенно если она так хороша, как вы говорите“». Ребята все время спрашивают меня, – сказал Гефестион, отрываясь от книги, – почему Кассандр не возвращается.

– Я сказал Аристотелю, что он предпочел войну философии. Не знаю, что он сказал своему отцу. Кассандр не мог вернуться с нами, фракийка сломала ему два ребра. – Александр потянул из складок плаща другой свиток. – Вот эту часть я люблю. «Держи в уме, что одни и те же тяготы по-разному выносят полководец и простой солдат, хотя их тела сотворены из одинаковой плоти; но высокое положение полководца и знание, что ничто из совершенного им не останется незамеченным, понуждают его проявлять большую стойкость». Как это верно. Эту книгу надо выучить.

– Мог ли настоящий Кир быть таким, как у Ксенофонта?

– Персидские изгнанники признавали, что он великий воин и благородный царь.

Гефестион заглянул в свиток:

– «Он приучал своих товарищей не плевать, и не сморкаться прилюдно, и не глазеть вслед проходящему мимо…»

– В его дни персы были грубыми варварами. Они казались мидянам грубыми…

как, скажем, Клит показался бы афинянам. Мне нравится, что, когда его повара готовили что-нибудь особенно вкусное, он посылал угощение своим друзьям, – сказал Александр.

– Пора бы и ужинать. Я умираю от голода.

Александр заботливо подоткнул под Гефестионом край плаща, помня, что ночью тот всегда крепко жмется к нему от холода.

– Надеюсь, Аристотель спустится. Наверху, должно быть, настоящий ледник. Ему необходимо немного поесть.

Вошел раб, неотесанный юноша-фракиец, с масляной лампой и лучиной, чтобы зажечь высокие светильники и большую висячую лампу. Он закрыл ставни и робко потянул толстые шерстяные занавеси.

– «Правитель, – читал Александр, – не просто должен быть человеком лучшим, чем те, кем он правит. Он должен научить подданных подражать ему…»

На лестнице послышались шаги – человек помедлил, чтобы разминуться с рабами. Аристотель спустился в уютный вечерний зал. Он походил на живой труп. Его глаза запали, под плотно сжатым ртом кожа натянулась, зловеще обозначив жесткий оскал, как у черепа.

Александр откинул плащ, разбрасывая свитки, и быстро пересек комнату:

– Идите же к огню. Эй, кто-нибудь, принесите стул. Идите согрейтесь. Пожалуйста, расскажите нам, что случилось? Кто-то умер?

– Мой друг, Гермий Атарнейский.

Вопрос требовал точного ответа, и Аристотель смог произнести нужные слова. Александр окликнул рабов, ждавших за дверью, и велел подать подогретого вина с пряностями. Юноши сгрудились вокруг учителя, как-то мгновенно постаревшего. Аристотель сидел, молча уставившись на огонь. Вытянул на мгновение окоченевшие руки, но сразу же убрал их, сложив на коленях, словно и это движение навело его на какую-то ужасную мысль.

– Это был Ментор Родосский, военачальник персидского царя Оха, – выдавил он и снова замолчал.

– Брат Мемнона, покоривший Египет, – объяснил Александр остальным.

– Ментор хорошо послужил своему хозяину. – Голос Аристотеля стал по-старчески тонким. – Варвары рождаются такими, они не сами доходят до такого низкого состояния. Но эллин, опустившийся до службы у них… Гераклит говорит: «Испорченное хорошее – наихудшее». Он предал саму природу. Ментор опустился даже ниже своих господ.

Лицо Аристотеля пожелтело; те, кто сидел ближе, чувствовали, как он дрожит. Давая ему время прийти в себя, Александр заметил:

– Мы никогда не любили Мемнона, правда, Птолемей?

– Гермий принес правосудие в подвластные ему земли, улучшил там жизнь. Царь Ох домогался этой страны, и пример Гермия был ему как кость в горле. Какой-то враг, подозреваю, что сам Ментор, привез царю донос, которому тот охотно поверил. Этот же Ментор, под видом дружеского участия, предостерег Гермия от опасности и пригласил его к себе на совет. Тот поверил и поехал. В собственном городе, хорошо укрепленном, он продержался бы долгое время и мог рассчитывать на помощь… могущественного союзника, с которым заключил ряд соглашений.