Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)
Шрифт:
В первый же раз встретившись с Павсанием наедине, Александр поблагодарил его за гостеприимство, оказанное его родом. Спрятанные в бороде губы слегка раздвинулись, словно пытаясь ответить на улыбку улыбкой, но они окончательно утратили гибкость.
– Безделица, Александр. Для нас это было честью… Я бы сделал для тебя большее.
На мгновение их глаза встретились, Павсания – изучающие, Александра – вопрошавшие, но Павсания всегда было нелегко понять.
Эвридика теперь жила в прелестном новом доме на склоне холма, недалеко от дворца. Сосновый лес вырубили, чтобы расчистить место, а статую Диониса, которую поставила в роще Олимпиада, возвратили царице. Статуя не принадлежала к древним святыням, а являлась лишь прихотью, в устах молвы связанной с неким скандалом.
Гефестион, появившийся в Пелле слишком поздно, чтобы разбираться в таких вещах, знал, что положение Александра во многом зависит от поведения его матери. Конечно, сын должен защищать царицу, у него не было выбора, но почему с такой страстью, с такой жестокостью к своему отцу, такой слепотой к собственному благу? Истинные друзья делят все, кроме прошлого, оставшегося за границей их встречи.
То, что у царицы есть своя партия, все знали даже слишком хорошо; комнаты Олимпиады походили на зал собраний оппозиции какого-нибудь южного города. Когда Александр туда шел, Гефестион чувствовал, что теряет терпение. Да знал ли царевич, что замышляла его мать? Что бы там ни было, но, когда беда случится, царь решит, что сын знал все.
Гефестион по молодости лет разделил потрясение Александра, когда льстецы, некогда усердные, стали держаться на расстоянии. Самые победы Александра настораживали их. В Македонии, с ее историей, он слился с опасностью, как леопард – с яркими пятнами. Александр всегда презирал рабскую угодливость, но хотел, чтобы его любили. Теперь он учился понимать, кто из его окружения этим воспользовался. За уроками со спокойной насмешкой зловеще наблюдал царь.
– Ты должен попытаться сгладить ваши разногласия, – твердил Гефестион. – Филипп хочет этого, иначе зачем ему было тебя возвращать? Младший всегда подходит первым, в этом нет позора.
– Мне не нравится, как он на меня смотрит, – хмурился Александр.
– Филипп может думать точно так же, вы оба дошли до предела. Но как ты можешь сомневаться в том, что ты его наследник? Кто еще остается? Арридей?
Идиот Арридей недавно появился в Пелле на одном из праздников. Родня его матери всегда подводила его, наряженного и причесанного, выразить почтение Филиппу. Царь с гордостью признал Арридея своим сыном, когда того вынесли из комнаты роженицы прелестным, здоровым на вид младенцем. Теперь Арридею исполнилось семнадцать; он перерос Александра и, пока его нижняя челюсть не отвисла, походил внешностью на Филиппа. Беднягу перестали брать в театр, потому что он разражался громким смехом в самых трагических местах, и на серьезные обряды, из опасения, что с Арридеем случится припадок. Во время таких припадков Арридей падал и бился на земле, как выброшенная на берег рыба, в грязи, весь мокрый. Эти припадки, как говорили врачи, и ослабили рассудок несчастного, который до этого не отличался от обычных детей. Арридей наслаждался зрелищем пира, повсюду ходя за старым рабом, как маленький мальчик за своим педагогом. В этом году у него выросла черная бородка, но Арридей не расставался со своей куклой.
– Что за соперник! – смеялся Гефестион. – Почему бы тебе, Александр, не успокоиться?
Дав добрый совет, он выходил из комнаты, натыкался на кого-нибудь из партии Атталидов или даже на одного из многочисленных врагов Олимпиады, приходил в негодование от любого их слова и кидался в драку. Всем друзьям Александра приходилось участвовать в таких потасовках, а Гефестиону, с его бешеным нравом, чаще всех. Истинные друзья делят все, особенно врагов. Позднее Гефестион мог корить себя, но все его приближенные знали, что Александр никогда не упрекнет их за эти доказательства любви. Он не настраивал их против кого бы то ни было, но вокруг облаком стояла та особая отчаянная преданность, от которой, как от кремня, сыплются искры.
Александр без устали охотился, с наибольшим удовольствием – когда зверь оказывался опасным или же попадал в его руки после долгого трудного преследования. Он читал мало, но не бесцельно; его беспокойство требовало действия. Александр успокаивался, только когда готовил свою илу к предстоящей войне. Он успевал повсюду; требовал от оружейников катапульт, которые можно было бы разбирать на части и перевозить в повозках, не оставляя их гнить после каждой осады; в рядах конницы осматривал ноги лошадей, проверял полы конюшни, обсуждал корм. Александр подолгу беседовал с много путешествовавшими людьми: торговцами, послами, актерами, наемниками, которые знали греческую Азию и даже земли за нею. Все, что они ему рассказывали, он, отрывок за отрывком, сверял с «Анабасисом» Ксенофонта.
Гефестион, деливший с Александром его занятия, видел, что все надежды друга возложены на войну. Месяцы безделья тяготили его, как оковы; он нуждался в лекарстве сражений, чтобы победами уничтожить врагов и исцелить свою гордость. Александр полагал решенным, что его пошлют вперед, одного или с Парменионом, чтобы проложить главному войску дорогу в Азию. Гефестион, скрывая собственное беспокойство, поинтересовался, говорил ли он об этом с царем.
– Нет. Пусть сам придет ко мне, – ответил Александр.
Царь, хотя и занятый сверх меры, замечал все. Он видел изменения в тактике, требовавшие его одобрения, и ждал просьбы об этом, но тщетно. Филипп видел, как лицо юноши становится другим, а его товарищи почти не расстаются. Прочесть мысли Александра всегда было непросто, но когда-нибудь мальчик должен был прийти к нему как солдат к солдату, он не мог ослушаться. Как человек Филипп был уязвлен и сердит, как правитель – полон подозрений.
Царь только что получил хорошие новости: был заключен союз бесценного стратегического значения. В глубине души Филиппу хотелось похвастаться перед сыном. Но если мальчик был слишком упрям, чтобы советоваться со своим отцом и царем, то не мог ожидать, чтобы у него просили совета. Пусть узнает сам или от шпионов своей матери.
Поэтому о предстоящей женитьбе Арридея Александр услышал от Олимпиады.
Сатрапией Кария, на южном изгибе малоазийского побережья, правила под рукой Великого царя ее старая династия. Великий Мавсол, прежде чем успокоиться в своем колоссальном Мавзолее, выстроил себе маленькую империю, на море – до Родоса, Коса и Хиоса, на юг – до побережья Ликии. Хотя и небесспорно, царство унаследовал его младший брат Пиксодор. Он заплатил дань и формально признал свою зависимость; Великий царь поостерегся просить большего. После того как Сиракузы вернулись к былой анархии, но до возвышения Македонии, Кария была сильнейшей державой Внутреннего моря. Филипп долго наблюдал за ней, отправляя секретные посольства, разыгрывая свою игру. Теперь царь торжествовал. Он обручил Арридея с дочерью Пиксодора.
Олимпиада узнала об этом в театре, на трагедии, представленной в честь карийских послов.
Она послала за Александром, но его нашли не сразу. Вместе с Гефестионом Александр ушел за сцену, чтобы поздравить Фессала. Играли «Безумие Геракла» Еврипида. Впоследствии Гефестион, недоумевая, спрашивал себя, как мог он пропустить предзнаменование.
Фессалу было сейчас около сорока, он находился в зените своих дарований и славы. Достаточно многоликий, чтобы выступать в любой маске, от Антигоны до Нестора, он, как и прежде, особенно гремел в героических ролях. Только это от него и требовалось. Фессал только что снял маску. Когда он увидел Александра, на лице его отразилось живейшее сочувствие: за время своего отсутствия наследник сильно изменился. До Фессала доходили слухи; он постарался дать Александру понять как можно яснее, что его собственная преданность не поколеблена.