Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)
Шрифт:
Через несколько дней Александра призвали в малую приемную. Посыльный сказал только, что царь требует его присутствия.
Филипп сидел на троне, в окружении судей, нескольких писцов и тяжущихся, ожидающих своей очереди. Без единого слова он указал сыну на сиденье у своих ног и продолжал диктовать письмо.
Александр помешкал, потом сел.
– Пусть введут его, – сказал Филипп страже у дверей.
Четверо человек ввели Фессала. Ноги и руки актера были закованы. Он шел тяжелой нетвердой походкой, волоча железо. На запястьях кандалы натерли кровавые раны.
Актер был небрит и нечесан, но голову держал высоко поднятой. Царю он поклонился столь же почтительно, как если бы считался гостем – не больше и не меньше. Фессал отвесил поклон и Александру; во взгляде артиста не было упрека.
– Вот и ты, – сказал Филипп мрачно. – Честный человек явился бы сам, чтобы дать отчет о своем посольстве. А мудрый – убежал много дальше Коринфа.
Фессал склонил голову.
– Так это кажется, царь. Но я привык не нарушать свои контракты.
– Тогда жаль разочаровывать твоих нанимателей. Ты дашь свое последнее представление в Пелле. И дашь его в одиночестве.
Александр встал. Все глаза обратились к нему; теперь стало ясно, зачем он здесь.
– Да, – сказал царь. – Пусть Фессал посмотрит на тебя, Александр. Он обязан тебе своей смертью.
Голос Александра дрогнул. Он сказал с трудом:
– Он слуга Диониса, его особа священна.
– Актеру следовало держаться своего ремесла.
Филипп кивнул судье, который начал что-то записывать.
– Он фессалиец, – сказал Александр.
– Он гражданин Афин уже двадцать лет. После заключения мирного договора он действовал как мой враг. У Фессала нет никаких прав, и он это знает.
Фессал, едва заметно покачав головой, бросил взгляд на Александра, но тот не отрываясь смотрел на царя.
– Если воздать ему по заслугам, – сказал Филипп, – он завтра же будет повешен. Если же он рассчитывает на милосердие, то должен попросить меня об этом. Точно так же, как ты.
Александр стоял в оцепенении, сдерживая дыхание. Все смотрели на него. Он шагнул к трону.
Фессал с лязгом выдвинул вперед скованную ногу. Теперь актер стоял в позе героической стойкости, столь любимой его зрителями. Все глаза обратились к нему.
– Позволь мне ответить за все. Никому не следует превышать своих полномочий. В Карии я вмешался не в свое дело. Скорее, чем твоего сына, я должен просить Софокла быть моим защитником.
Он вытянул обе руки в классическом жесте мольбы, который к тому же, для наилучшего эффекта, обнажил его язвы. Вокруг приглушенно зашептались. Фессала увенчивали лаврами чаще, чем любого олимпийского победителя, и греки, даже видевшие не больше одного спектакля за всю жизнь, знали его имя. Слова мольбы он произнес глубоким звучным голосом, который мог бы захватить аудиторию в двадцать тысяч человек, а теперь был искусно соразмерен с пространством зала.
Слова были удачно подобраны, но означали совсем иное. В действительности Фессал хотел сказать: «О да, я знаю, кто ты. А ты знаешь, кто я. Не пора ли прекратить комедию?»
Черный глаз Филиппа сузился. Он понял намек актера и был сильно удивлен, когда его сын, вспыхнув, сделал несколько шагов и встал рядом с Фессалом.
– Разумеется, государь, я буду просить милосердия для Фессала. Намного позорнее не сделать этого. Он рисковал для меня жизнью, я не пожалею для него своей гордости. Прошу, прости его, вся вина на мне. И ты, Фессал, пожалуйста, прости меня.
Фессал сделал жест выразительнее любых слов. В воздухе повисло ясно различимое одобрение. Филипп кивнул Фессалу как человек, достигший желаемого.
– Очень хорошо. Надеюсь, Фессал, это научит тебя не прятаться за спину бога после всякого дурного поступка. На этот раз ты прощен, не злоупотребляй этим. Уведите его и снимите цепи. Остальными делами я займусь чуть погодя.
Царь вышел. Ему нужно было время, чтобы взять себя в руки, иначе можно наделать ошибок. Эти двое едва не сделали из него дурака. Пара фигляров, как они разыграли эту сцену, украв его триумф.
Вечером Фессал сидел в доме, где остановился Никерат. Старый друг ехал следом за актером до самой Пеллы на случай, если потребуется выкуп. Теперь он натирал мазью раны актера.
– Дорогой мой, – говорил Фессал, – я так переживал за мальчика. Он еще так мало видел в этой жизни. Я пытался подать ему знак, но он поверил каждому слову царя. Он уже видел веревку вокруг моей шеи.
– Как и я. Неужели ты никогда не поумнеешь? – проворчал Никерат.
– Ну, ну, кто, по-твоему, Филипп, – какой-нибудь иллирийский разбойник? Тебе бы стоило поглядеть, каким греком он выступал в Дельфах. Он уже знал, что зашел слишком далеко, еще до того, как я ему это сказал. Отвратительная поездка. Домой отправимся морем.
– Ты знаешь, что коринфяне оценили тебя в полталанта? – поинтересовался Никерат. – Аристодем получил твои роли. Никто не заплатит тебе за представление, частным образом устроенное для Филиппа.
– О, я играл не один. Даже не предполагал, что мальчик будет столь естествен. Какое чувство театра! Подожди, пока Александр найдет себя; говорю тебе, мы многое увидим. Но это чудовищно, так обойтись с ним! Мое сердце обливалось кровью, правда обливалось.
– Да, я знаю, – шептал Гефестион в полуночной тьме. – Я знаю. Но сейчас ты должен поспать. Я останусь с тобой. Постарайся заснуть.
Бесцветным горячечным голосом Александр повторял:
– Он втоптал меня в грязь.
– Филипп не дождется одобрения. Это скандал – заковать Фессала, все так говорят. Все говорят, что ты держался великолепно.
– Он втоптал меня в грязь, желая показать, что может это сделать. Перед Фессалом, перед всеми, – шептал Александр.
– Все забудут. И ты должен забыть. Все отцы время от времени творят несправедливость. Помню, однажды…
– Он мне не отец.
Гефестион на мгновение застыл, оцепенев.