Небит-Даг

Кербабаев Берды Мурадович

Прошло два месяца — новая авария, уже на второй вышке.

За это время щедрый Аннатувак Човдуров построил в Сазаклы баки для воды и солярки, подбросил бурильщикам душевую. На помощь гусеничным тракторам пришла танкетка с брезентовым верхом.

И снова по срочному вызову летели на самолете. Човдуров был мрачен и зол. Сафронов помнит, как он несколько раз в пути отрывисто и резко бросал Сулейманову: «Плохо… Плохо… Плохо…»

— В пустыне всегда нехорошо, — попробовал возразить Сулейманов.

Но Човдуров оборвал его грубо:

— Когда говорим «плохо» или «хорошо» мы, нефтяники, то мы имеем в виду характер недр, а не то, что вокруг нас на поверхности.

И еще

помнит Сафронов, как, подлетая к новому месторождению и уже видя в иллюминатор выбросы грязи из скважины № 2, Аннатувак подвел черту под своими размышлениями, громко сказав:

— Ничего не выйдет, бросать надо… Барса-гелмез!..

На посадочной площадке их встретил один из первых поселенцев барханного поселка Атабай, буровой мастер, не знающий уныния и усталости. Может быть, потому, что смолоду не знал он хорошей жизни в кочевом ауле, но именно Атабай, уже пожилой человек с раздвоенной седенькой бородкой, не теряя юмора даже в трудные часы аварий, внушал своим примером бодрость всему коллективу, затерянному в песках.

Словно услышав слова приговора «барса-гелмез», сказанные Човдуровым еще в полете, он встретил начальников жаркой речью:

— Барса-гелмез, ни черта подобного!.. — говорил он. — Я еще здесь руки вымою нефтью! И город здесь будем строить, школы заведем! Детишек сюда натащим, а они нам целый лес посадят!..

Полгода восстанавливали буровую № 2. Човдурова нельзя было узнать: он ни разу больше не побывал в Сазаклы. Каждую старую лебедку нужно было выпрашивать в конторе. Не было больше ни труб, ни транспорта… Дальняя разведка стала пасынком. Човдуров формально не отменял — он и не мог самовольно отменить — работы. Но он не хотел больше делить деньги и средства между тем, во что верил, и тем, во что потерял веру. Он потерял веру в Сазаклы…

По-своему он был прав: оказалось, что скважины по пути к нефти проходят сквозь высоконапорные газоносные горизонты. Каждую вахту бурильщиков подстерегали неожиданности. Вдруг катастрофически возрастало давление, неведомые пласты грозили выбросом газа и пожаром. А когда надо было срочно подвезти по бездорожью барит, чтобы, подмешав его к глинистому раствору, усилить противодавление сверху, — шоферы возвращались ни с чем: после дождя развезло такыры, по ним не проехать…

— Барса-гелмез!..

Глава седьмая

Разбитая тарелка

Андрей Николаевич с тревогой наблюдал за тем, как нарастает конфликт между Човдуровым и Сулеймановым. Опытный инженер, ведающий всем техническим хозяйством, он соглашался с доводами Аннатувака Тагановича: участок дальней разведки тянул всю контору бурения назад — от успехов к авариям. Жить было бы легче без этой дальней разведки, которую черт, видно, за грехи подсунул им не в добрый час. Но по совести он был целиком на стороне Сулейманова. И он в горячие минуты закрытых собеседований, превращавшихся теперь в открытые перебранки, высказывал этот свой взгляд. Сафронов считал так: три года назад выход в пустыню за нефтью был бы не под силу конторе — не хватало станков, транспорт был «впритирку», не было настоящей механической базы. Сейчас совсем другие времена наступают. Пришли могучие двадцатипятитонные краны, отряды бульдозеров и скреперов, гражданская авиация свободно сдает в аренду самолеты. Улучшилась и технология бурения.

— А мы будем ждать, когда нас туда потащат за шиворот?.. — миролюбиво уговаривал Човдурова Андрей Николаевич. — «Барса-гелмез» — это ведь присказка, а сказка вся впереди… Сейчас уже, пожалуй, можно и пойти и вернуться.

Човдуров вскипал от таких слов, и спор разгорался. Аннатувак, видимо, готов был примириться с корректным нейтралитетом Андрея Николаевича, но больше всего боялся, как бы инженер открыто не поддержал геолога.

И все же в это утро, когда песчаная буря налетела на нефтяные промыслы, совсем по-особому, как еще никогда не бывало, ожесточились голоса за дверью кабинета Човдурова. Андрей Николаевич просто не узнавал товарищей — они стали как враги. Никогда Сафронов не слышал, чтобы они с такой яростью бросали друг другу в лицо оскорбления. И не при закрытых дверях — нет, на людях, среди посторонних! Они не угомонились, даже когда совсем чужой человек, председатель подшефного колхоза, протиснулся в кабинет и слушал их. Это был мрачный день. Какой там лирический разговор!..

А началось с события хоть и серьезного, но не столь уж значительного, не предвещавшего бури.

В семь часов утра, как обычно, Андрей Николаевич связался по радио с участком дальней разведки.

— Алло! Алло! — бубнил он в микротелефонную трубку маленькой рации, которую нефтяники ласково называли «Урожайкой». — Алло! Вы меня слышите?.. «Саксаул», отвечайте! Говорит «Акация», говорит «Акация», я уже в полном цвету, черт вас возьми…

И вдруг с первых же слов рапорта начальника участка Очеретько выяснилось, что шутки в сторону, ночь была тревожная. На второй скважине у мастера Атабая пластовое давление газа поднялось до 600 атмосфер, а затем произошел выброс. Очеретько был вызван по телефону на буровую. Когда он в ночном мраке добрался до места происшествия, бригада уже сумела закрыть скважину…

— Как сработал превентор? — нетерпеливо спросил Сафронов.

— Опасности никакой нет. Однако бурение прервано…

Через несколько минут Андрей Николаевич выяснил, летная ли погода, и отправил самолет в район разведки. Затем он позвонил на квартиры Човдурову и Сулейманову. Решили встретиться, как только прилетят вызванные Сафроновым Очеретько и Атабай. Третье дело — распорядился об отправке на аварийную буровую запасного превентора на тот случай, если сумасшедший газ, потревоженный в недрах, станет перепиливать стальной замок, на который заперли загулявшую скважину.

К началу служебного дня весть о событии уже просочилась в город и на промыслы. В кабинет звонили из отделов нефтеобъединения, из горкома партии. Кто-то слышал о происшедшем выбросе, даже будто бы о пожаре, спрашивали, нет ли человеческих жертв. Андрей Николаевич отшучивался и обещал, что скоро все разъяснится: люди летят из пустыни, расскажут, что было, прибавят, чего и не было…

Что касается Аннатувака Човдурова, — Сафронов увидел его из окна в ту минуту, когда в порывах ветра «газик» подкатил к подъезду, — Аннатувак был хмур до чрезвычайности. Густые взлохмаченные брови почти закрывали глаза. Гневное движение, каким он захлопнул дверку машины, казалось сродни сегодняшней буре… Зная Човдурова, Андрей Николаевич не придал значения тому, что увидел в окно. Конечно, неприятное происшествие. Однако вольно ж ему все принимать близко к сердцу…

Но когда Сафронов вошел в кабинет начальника конторы, он понял, что не зря барометр с вечера показывал «великую бурю». Човдуров черной тучей сидел за столом, как будто не замечая Сулейманова. Маленький надменный геолог топорщился у окна, заложив руки за спину. Кровопролитие еще не началось, но Андрей Николаевич научился предугадывать события.

Аннатувак и Сафронова встретил хмуро, отмолчался на его попытки пошутить насчет паникеров и «длинного уха» — «в городе все знают раньше нас». Човдуров даже зевал под добродушный монолог главного инженера, и на фоне текинского ковра такое демонстративное зевание показалось Сафронову почему-то особенно непристойным.