Небит-Даг
Шрифт:
Аннатувак Човдуров был недоволен сегодня Тихомировым. Аман заметил его сумрачный взгляд, брошенный на теоретика и как бы говоривший: «Не кичился бы ты своею ученостью…» Но вслух начальник конторы только заметил сквозь зубы:
— Нет необходимости тратить время на лекцию. Если возражаете — выкладывайте свои доводы.
«Недоволен: плохой союзник…» — печально отметил про себя Аман и вспомнил, какую кличку дали Тихомирову его собственные дети в многолюдной и шумной семье: «Вчерашний день».
Между тем «Вчерашний день» продолжал свой монолог
В такт его словам шаркал подошвами по большому иомудскому ковру председатель колхоза. Он поглядывал себе под ноги, ему, видимо, нравилось наблюдать за тем, как выпрямляется примятый ворс и ковер снова становится гладким. «Я как верблюд на песке, — думал Ягшим, — тут, верно, и ходить зыбко. Такие ковры ткут специально для кабинетов. Постели его у нас дома, и пришлось бы каждый день выколачивать пыль…» Он нестеснительно разглядывал стоявшую на столе модель буровой вышки под стеклянным колпаком и потолок, украшенный позолоченным орнаментом, назвал про себя сейф железным ящиком и нашел неуместным его пребывание в таком богатом кабинете, полюбовался и белым чехлом на диване: «Чисто, как в больнице…»
Парторг, решив несколько разрядить враждебную атмосферу спора, а заодно и сократить лекцию Тихомирова, нашел для этого шутливую форму:
— Послушали бы, что наш подшефный товарищ Ягшим скажет по существу вопроса. Он тут битый час слушает…
Ягшим поднял голову, широкое лицо его заулыбалось.
— Я могу рассказать древнюю сказку… — заговорил он, сунув под мышку свою папаху с красным верхом. — Может быть, ученые люди знают ее — тогда простят. Некогда марыйский правитель Велнами выслушал жалобу одного человека и сказал ему: «Ты прав!» Тогда пришел тот, на кого была жалоба, Велнами выслушал его объяснения и тоже сказал ему: «Ты прав!» Вечером жена в постели спросила правителя: «Как же ты судишь? Разве могут быть оба правыми в споре?..» И ей тоже сказал Велнами: «И ты права, мать Шамурада!»
Видно, парторг достиг своей цели: все посмеялись, улыбнулся даже Аннатувак. Но зато теперь осмелел Ягшим, смекнувший, что наступил удобный час для его собственного дела.
— Если мы спорим на правлении колхоза из-за какого-нибудь ягненка или верблюжонка, — начал он непринужденно, — как же вам не спорить из-за ваших колодцев, которые стоят — любой! — дороже всего нашего стада. Большие деньги — большие споры. Мы спорим целый вечер, вам спорить целый месяц…
— Мы целый год спорим! — смеясь воскликнул Аман Атабаев.
— Вы наши шефы, и мы всегда благодарны вам, — продолжал председатель колхоза, ободренный первым успехом. — Из года в год вы приезжаете к нам в аул, проводите агитацию. Вы и женщин наших научили единогласно говорить при народе. Теперь и мы к вам могли бы прислать агитаторов, если у вас своего шума мало. Наша Кейкил-эдже только слово скажет — верблюды врассыпную бегут…
Все смеялись, радуясь минуте отдыха, но Човдуров постучал карандашом по столу и попросил гостя держаться ближе к делу.
— Может быть, я не к месту сказал насчет агитаторов, — поправился Ягшим, — но только не думайте, что я преувеличил: Кейкил-эдже кого хочешь припугнет. Но не буду долго отвлекать вас домашними неприятностями, скажу прямо, зачем приехал. Весь колхоз единогласно просит помочь нам построить электростанцию. Покажите свою силу не только под землей, но и на земле. Агитируете вы, конечно, хорошо, но говорят в народе: «Из одних слов не сделаешь плов…»
На этот раз засмеялся и молодой Човдуров и даже откинул рукой прядь со лба.
— Что ж, — сказал он, — предложение правильное! Электростанция — лучший агитатор. И мы ее построим.
— Ай, спасибо! Другого и не ждал от вас… Но вот я слышал, партия советует нам: надо концентрацию средств производить. Что, если добавить к электростанции и артезианский колодец?
Аман Атабаев с удовольствием хлопнул себя единственной рукой по коленке. Все смеялись, дивясь напористости председателя колхоза. Недаром, видно, у него все — и речь на собрании, и тост за столом, и даже письмо — начинается со слова «единогласно».
— Все будет, дорогой человек, — встав за столом, говорил Човдуров, пытаясь унять общее оживление. — Только придется повременить: не сразу все делается. Начнем весной.
— Не сразу, говоришь? — толстый Ягшим почесал затылок и надел папаху. — А почему не сразу?
— Много срочных дел, сам видишь…
— Ну, не беда! Обещанного три года ждут, подождем и мы до весны… Тогда есть еще один вопрос. Колхозники единогласно приглашают вас, нефтяников, на праздник, — Ягшим хитро улыбнулся. — Не весной, а прямо сейчас, осенью! Дорогие товарищи, приезжайте к нам на той! Всем сердцем единогласно встретим вас!
— Это вот наш парторг Аман Атабаев примет к сведению. Спасибо, — сказал Човдуров, пожимая руку гостю из аула.
Кончив свое дело, Ягшим, казалось, готов был покинуть кабинет, но вдруг, словно суслик, потерявший нору, потоптался на месте и сел на диван. Видно, природное любопытство взяло верх.
А когда веселье, вызванное его внезапным вторжением в спор, утихло, парторг показал рукой на окно:
— Буря-то бьет отбой!
Все обернулись.
Был как раз час, когда шквальный ветер сразу стих, вдруг посветлело в маревом облаке пыли, обложившем город, и площадь за окнами преобразилась как бы в предчувствии солнца.
— Султан Рустамович, хотите высказаться? — помолчав, спросил Човдуров.
— Я не любитель произносить речи на похоронах… — лениво ответил Сулейманов и все-таки поднялся. — Мы тут хороним сейчас миллионы тонн нефти. А Евгению Евсеевичу не впервой выступать в роли факельщика…
— Стенографируем? — засуетился Тихомиров. — Товарищи, я прошу оградить меня от сулеймановской дубинки!
Маленький изящный Сулейманов стоял, заложив кончики пальцев в карманы, и так мало походил на человека, размахивающего дубинкой, что Аман Атабаев улыбнулся.