Небит-Даг
Шрифт:
— Не понимаю.
— А вы постарайтесь понять. «Разбитая тарелка», разорванные пласты, гигантские средства, брошенные впустую, неминуемые аварии, невыполнение плана — все это обдуманные аргументы Тихомирова и Аннатувака Тагановича, очень осмысленные, логичные. Против них только одно — необходимость. Государственная необходимость открыть и освоить как можно скорее новые нефтяные бассейны в пустыне.
— Откуда же вы знаете, что победит необходимость?
— Я был на войне.
Марджана ни о чем больше не спрашивала. Облокотившись на письменный стол, задумчиво смотрела в окно. Каждый раз, встречаясь
— А чай вы сегодня пили? Только отвечайте по совести, — покраснев от собственной смелости, спросила Марджана.
— Неужели есть и такое зеркало, которое сказало, что я голоден?
— Вот видите! Хорошо хоть сознались! А я принесла гостинцы со вчерашнего тоя.
— А по какому случаю был той?
— Ах, Аман Атабаевич, дни бегут незаметно! Вчера мне исполнилось двадцать три года.
— Двадцать три?
— Не верите?
Худощавая хрупкая Марджана, с косами, уложенными на затылке корзиночкой, казалась совсем девочкой. Аман привык думать, что ей лет восемнадцать-девятнадцать.
— Разве не вчера вы бегали с красным галстуком?
— Вчерашнего сегодня не увидишь, — весело подхватила девушка. — Вчера был облачный день, а сегодня снег выпал и солнце засияло — глядите-ка, весь мир будто сделан из серебра!
— Значит, и Маро сегодня серебряная? Да нет, она совсем золотая!
Марджана привыкла к шуткам парторга, но сегодня ее все смущало.
— Аман Атабаевич, не шутите так! Я не люблю золотого цвета.
— Золото, это не цвет, а качество, если о душе…
— Не надо вгонять меня в краску. Давайте-ка я лучше накрою стол и поставлю чайник.
— Откуда пришло ко мне такое счастье?
— Опять смеетесь надо мной?
— Нисколько! Очень серьезно говорю. Анна Ивановна еще не вернулась после выходного, и я все раздумывал, поститься мне или нет? А вы помогли решить этот сложный вопрос.
Не дослушав, Марджана удалилась на кухню. Аман последовал за ней, чтобы помочь, удивился: никелированный чайник уже стоял на плите, под ним дрожало голубое пламя. Марджана с такой легкостью находила все, что было нужно, как будто сама все расставила на кухне. Аман улыбнулся: забавно, что между матерью и Анной Ивановной всегда шли препирательства, кто лучше хозяйничает, обе были недовольны друг другом. А вот Марджана ни на кого не жалуется, и все спорится у нее под руками. Видно, только сегодня и пришла в дом настоящая хозяйка.
Не отвечая на шутки Амана, девушка быстро сновала из кухни в комнату и обратно, а он не переставал удивляться. Как удается беззвучно двигаться в туфлях на высоких каблуках? Как догадалась, где лежат ножи и вилки? Стол был накрыт в одну минуту, а из сетки Марджаны, как из атласного цилиндра циркового фокусника, появлялись все новые и новые предметы: большая кастрюля с чебуреками, курица на зеленой тарелке, сметана в глиняном горшочке, поджаристый домашний чурек, два пучка зеленого лука и, наконец, самое неожиданное, бутылочка армянского коньяка.
Марджана сказала:
— Это мой брат Ашот подсунул потихоньку в сетку. Он считает, что обед без выпивки — пища без соли.
— Конечно, особенно когда есть повод выпить!
Аман открыл четвертинку, поставил на стол рюмки, но Марджана убрала одну.
— Не сердитесь, Аман Атабаевич, я не пью.
— Да ведь и я не пью!
— Знаю, но после болезни полезно. Лучше есть будете.
Аман чокнулся с бутылкой.
— За то, чтобы Маро прожила еще три раза по двадцать три, и за здоровье Ашота Гургеновича!
Аман опрокинул рюмку, закусил чебуреком. Его тронуло, что Марджана так заботливо обдумала свое угощение. И чебуреки, и куриную ногу, и зелень можно было есть без помощи ножа и вилки, обходясь одной рукой. И все так вкусно приготовлено! Аман выздоравливал, у него появлялся аппетит, и Марджана с удовольствием смотрела, как он ел.
— О чем задумалась, Маро? — спросил он притихшую девушку.
— О вас, — смело ответила она.
— О том, что похож на голодного зверя?
— Ой, нет! Совсем не об этом. Вы вчера сказали по телефону, что формулы помогают лучше усваивать. Мне кажется, что вы и работаете по собственным формулам.
— Как интересно! По каким же?
— Ну, например, ваша первая заповедь — имей бесконечное терпение.
— Правильно! Только это не первая.
— Тогда — будь справедлив!
— Тоже верно, но опять не первая!
— Есть еще одна: если твое распоряжение неправильно — признай свою ошибку.
— Очень хорошо формулируете, только это тоже не главное.
Марджане нравилась эта игра, она раскраснелась, глаза блестели. На работе редко удавалось подолгу говорить с Аманом, временами казалось, что он все еще считает ее за девчонку. Она была честолюбива и очень хотела, чтобы парторг наконец понял, чего она стоит.
— Ох, какой придирчивый учитель! Ну, еще могу сказать, что, глядя на вас, усвоила, что надо быть всегда внимательной к чужому мнению и критике, даже если она и неправильная.
— И все-таки не с этого надо начинать.
Марджана недовольно выпятила губы.
— Тогда больше ничего не знаю.
— Я тоже не знаю, как лучше выразиться, чтобы вам понравилось. Вы вчера упрекнули меня за выспренность и, наверно, были правы, но эти слова не сумею сказать иначе. Раньше всего и прежде всего надо проникнуться бесконечной преданностью идее коммунизма и сплачивать людей вокруг этой идеи. Вот самое главное. И еще: все почему-то считают, что я добряк, как говорится, мягкий человек. Знают, что люблю нянчиться с людьми, не жалея времени. Но ведь до поры до времени. Если вижу, что человек сознательно пошел на дурной поступок, если им руководит корысть, я беспощаден.
— Вот чего не замечала!
— Придет время, заметите. Тогда, смотрите, не испугайтесь.
Испугаться Амана! Вот чего Марджана не могла вообразить. Широко улыбаясь, она смотрела на него. Нет на свете другого человека, с которым ей было бы так интересно и приятно! Неужели он не чувствует? Или только делает вид, что не чувствует? Как сковывает человека болезнь! Как ошибается он, если думает, что ее пугает его увечье. Если бы знал, с какой радостью она отдала бы ему свою руку, свой глаз! Но нельзя же в этом признаться ни с того ни с сего! Хоть бы повод какой-нибудь придумать…