Небо и земля
Шрифт:
В тот же вечер Кубарина перевезла свои вещи в гостиницу, и Тентенников расстался с друзьями. Жил он теперь в тесном номере, во втором этаже, и каждое утро приходил к приятелям то за морковным чаем, то за примусом, то просто узнать о последних новостях. Узнав о сговоре Быкова с Леной, он принял самое деятельное участие в делах приятеля и получил для него ордер на отдельную квартиру.
Все обзаводились семьями, и Глеба страшило предстоящее одиночество. Он завидовал даже Тентенникову, постоянно ссорившемуся с упрямой и суетливой женой. И каждый раз, когда молодожены приходили к
Старый приятель был доволен обретенным в эти дни семейным счастьем и с гордостью показывал другу свои заштопанные носки.
— И ничего-то ты не понимаешь, — торжествующе твердил Тентенников. — Сам подумай, впервые в жизни, как бы сказать тебе, носки у меня заштопанные и белье в порядке. Необыкновенная женщина, — добавлял он, старательно раскуривая трубку.
Глава вторая
Николай Григорьев в эти дни тоже ждал назначения на фронт. Он работал на Тучковой набережной Васильевского острова в большом сером доме под номером 2–6, где помещался теперь Высший Совет народного хозяйства.
Президиум Совета народного хозяйства мог отпустить Григорьева в армию только после того, как будет назначен новый заведующий сектором.
С каждым днем все больше предприятий национализировала Советская власть, дошла очередь и до авиационного завода, полным хозяином которого в конце войны стал Хоботов. Провести национализацию поручили Григорьеву, и он решил вызвать на помощь Быкова, хорошо знавшего завод еще по довоенному или — как теперь говорили в просторечии — мирному времени. Поздно вечером сидел Быков в высоком заставленном темными шкафами кабинете Григорьева и с интересом слушал рассказ пришедшего с завода давнего знакомца слесаря Сидорчука о нынешнем времяпрепровождении Хоботова.
Сидорчук постарел немного, но был очень подвижен. Он и минуты не мог посидеть на месте и, прохаживаясь по кабинету, густым, странным при его невзрачной комплекции басом рассказывал о происшедшей в Хоботове перемене.
Хоботов привез на завод кровать, посуду, другие необходимые вещи и жил в своем кабинете, как в одиночной камере, ни на минуту не покидая тесного помещения, — даже и на пять минут за последние дни не выходил подышать свежим воздухом. Старый слуга жил с ним в конторе, готовил обед, ходил на черный рынок покупать провизию, а по вечерам навещали Хоботова гости.
— Темные людишки бывают у него, из бывших…
— А с рабочими он не беседует? — спросил Быков.
— Нет, рабочих он не видит. Как и до Октября — старый управляющий на месте, служащие старые…
— И настроены по-старому?
— Да как сказать… Видите ли, недавно слух прошел по заводу, — откуда он пошел, никто не знает, но, пожалуй, слух верный…
Сидорчук подошел к столу, за которым сидел Григорьев, и торопливо пробасил:
— Поговаривают, будто Хоботов собирается закрыть завод и оставшихся рабочих — на улицу… «Дескать, самолеты теперь никому не нужны, топлива нет, денег нет, предприятие нужно свернуть».
— Да, с топливом дела невеселые, — сказал Григорьев. —
— Неужто так и не достанем топлива? — взволнованно спросил Быков. — Ведь уголь для завода — все равно что хлеб для человека.
— Уголь достанем. Вот выяснили недавно, что в Котласе огромные запасы скопились, миллионов десять пудов, туда пошлем людей…
Григорьев сделал несколько записей в блокноте, потом сказал, обращаясь к Быкову:
— Ты будешь нашим представителем по национализации завода. Сейчас же выезжай с товарищем Сидорчуком на место, и сразу беритесь за дело. Партийная организация на заводе крепкая, я их еще по двенадцатому году помню. Первые были бунтари в районе! Агитировать за забастовку их не приходилось, сами подымали другие заводы.
— А кто же будет там новым хозяином? Я у них не останусь, на фронт поеду…
— Тебя хозяином делать не будем. Кандидатура у нас есть другая…
— Интересно, кого наметили? — спросил Сидорчук, — Тут человека надо крепкого, с железными нервами…
— Значит, чего-то мы не додумали, — усмехнулся Григорьев. — Потому что наметили вас, товарищ Сидорчук, а нервы у вас, по правде говоря, не железные…
— Меня? Да мне не справиться!
— А что вас пугает?
— Бухгалтерия затрет…
— Бухгалтерия? Что же в ней страшного?
— Цифр много, на арифмометрах надо считать, опять же денежные документы подписывать, а я писанины пуще всего боюсь, — вдруг еще что-нибудь подпишешь не по правилу — ответ придется держать.
— А вы не по правилу не подписывайте…
Сидорчук покачал головой, но ничего не сказал в ответ и снова заходил по комнате.
— Стало быть, сейчас и поезжайте, — сказал Григорьев, обращаясь к Быкову. — На дела даю вам три дня сроку. А через три дня явитесь сюда и доложите, что предпринято. Главное, не теряйтесь, будьте каждую минуту начеку.
На завод пошли пешком. Дорогой молчали — оба думали о предстоящих хлопотах, — и только за мостом Сидорчук сказал:
— Вам с Хоботовым, по старому знакомству, придется первому зачинать разговор.
— Не очень-то мне обрадуется.
— Ну что ж, мы и не для того, чтобы его обрадовать, идем на завод.
Они зашли сперва в механическую мастерскую, — там теперь помещался заводской комитет, — и Сидорчук, собрав членов комитета, рассказал им о своей беседе с Григорьевым и о приказе, полученном из Совета народного хозяйства.