Небо и земля
Шрифт:
Он протянул Елене Ивановне перевязанный шпагатом пакет.
— Что тут у тебя? — спросила она недоуменно.
— То, что мне пока не понадобится, — тихо сказал Тентенников. — Я себе только один документ оставил. А прочее — и орден и мои бумаги — тебе даю. Сохрани. А вернусь — обратно возьму…
— Ладно, ладно, — сквозь слезы твердила Елена Ивановна, еще не веря в то, что через несколько минут ей предстоит расстаться со старым другом.
— А ты вот что, — сказал Тентенников, обращаясь к Власу, — ты, значит, с нею пойдешь…
— С нею? —
— Горе мне с тобой, — рассердился Тентенников. — Старших уважать надо, а ты — эва, какой неслух! Споров я не терплю. Как сказано, так и делай…
Но Влас упорно отнекивался, и Тентенников решил повлиять на него уговором, если никакого проку не получается из сердитых слов.
— Для меня сделай, — говорил Тентенников. — Я твоей услуги вовек не забуду…
— Нет уж, лучше с тобой…
— Ты не сомневайся, — уговаривал его Тентенников. — Раз я так говорю, значит неспроста придумано.
— Я с тобой останусь!..
— Нельзя тебе со мной оставаться. Эта женщина мне не чужая, она мне вроде сестры. Ей с мужиком легче будет пробираться, — вот ты ей и подсоби…
— Значит, сестра родная?
— Друга моего жена, — говорил Тентенников.
— Я с ней не пойду, — упрямо сказал Влас.
Тентенникова злило упрямство мальчишки. «Таким же упрямцем смолоду и Ванюшка Быков был», — вздохнув, подумал Тентенников.
Неподалеку разорвался снаряд, и грохот разрыва, казалось, испугал Власа. Он вздрогнул и закрыл глаза. «Теперь хоть меня послушает», — подумал Тентенников. Но не тут-то было… Влас продолжал упрямиться.
— Значит, ей одной идти? — спросил Тентенников.
— Зачем одной? Вместе пойдем.
— Да разве ты не понимаешь, что нам вместе никак не пробиться?..
— По-моему, он прав, — вмешалась в спор Елена Ивановна. — Ну, сам посуди, зачем ему с тобой расставаться, если он так к тебе привязался?..
— Ты послушай, — громко сказал Тентенников, привлекая к себе Власа и глядя ему прямо в глаза. — Ведь сам говорил мне, что в военном деле разбираешься. Как же ты полагаешь? Немецкий часовой, который там на пригорке стоит, так нас всех и пустит? Ведь я хитрость хочу применить: пока на себя привлеку его внимание, вы и сможете проскочить к капустному полю. А оттуда до наших — рукой подать… Понятно?..
— Понятно, — недовольным тоном ответил Влас, чувствуя, что Тентенников перехитрил его.
— Значит, вместе с ней и пойдешь. Береги её в дороге.
— У меня финка острая…
— А раз дело так обстоит, то я на тебя полагаюсь.
— Все? — деловито спросил Влас, подтягивая ремешок и не сводя глаз с Тентенникова.
— Нет, не все еще, — отозвался Тентенников. — Еще есть у меня одно дельце, которое надо обязательно выполнить.
— Ты только скажи, а я уж не подкачаю, — сказал Влас. Поморгав глазами, он совсем близко подошел к Тентенникову и, запрокинув голову кверху, внимательно прислушивался к неторопливым словам своего спутника.
— Это дело не тебе придется выполнять, —
Влас ничего не сказал в ответ.
— Сыном, понимаешь ли ты, — сыном? Дело ведь вот какое. У них, — он кивнул головой, показывая на Елену Ивановну, — тоже сын приемный есть, и что же — хороший человек вырос. Если ты хоть вполовину таким станешь, и то меня осчастливишь!
— Стану, — тоном, не допускающим возражений, ответил Влас.
— Значит, ты, Леночка, и оформляй, — тихо сказал Тентенников. — Умру, хоть память обо мне на земле останется. Будет кому Тентенникова вспомнить. После войны привези Власа в Москву, посели в моей комнате, учиться отдай…
— Сделаю, обязательно сделаю…
— Ну, что ж, — сказал Тентенников. — Идите спокойно, а я уж часовым займусь, он вас не заметит… А так, что ж… Друзьям привет передай… Петр в Ленинград вернется — расцелуй за меня… Ванюшке объясни: дескать, летчика Горталова во время бомбежки убило, я на «ястребке» вместо него полетел, одного фашиста сбил, да и сам потерял машину в бою.
— Передам… Только ты себя береги…
— Береги… — рассмеялся Тентенников, и тяжело было Елене Ивановне слышать его смех в минуту расставанья. — Беречься всякий умеет, да не про Тентенникова писано это… Беречься не буду, а живым обязательно вернусь… Чтобы хоть глазом одним поглядеть, какое будет жизни цветение после войны, в живых останусь…
Елена Ивановна заплакала, и, прижимая к себе её мокрое от слез лицо, Тентенников громко вздохнул.
— А теперь иду, — сказал он.
Низко пригибаясь, то падая в траву, то подымаясь и сгибая ноги в коленях, уходил от неё Тентенников. Он шел прямо на немецкого часового.
— Эй! — крикнул Тентенников.
Часовой оглянулся. В эту самую минуту Влас и Елена Ивановна выбрались из окопа и побежали к противотанковому рву. Через минуту они уже крались вдоль стенки эскарпа.
— Что с ним? — спросила запыхавшаяся Елена Ивановна. — Стрельбы-то не слышно. Значит, ушел…
Но как раз, когда Елене Ивановне уже начало казаться, что Тентенников спасся, грянул первый выстрел.
На перемычке между двумя рвами Елена Ивановна и Влас оглянулись. Они увидели, что Тентенников вплотную подошел к немецкому часовому.
— Сейчас все решится, — сказала Елена Ивановна.
— Убит! — крикнул Влас. — Гляди-ка, упал…
Елена Ивановна слова не смогла промолвить: она увидела, как скатился в канаву Тентенников. Но что это? Он подымается снова. Теперь падает немецкий часовой… Борьба напряженная, страшная, неумолимая…
Становилось светлей. Расходился туман над капустным полем, над буграми, над ближними перелесками, над рекой. Туман еще струился между деревьями, а в высоте уже всходило солнце. Над полями плыли дымы, вспыхивали огни, зарево огромного пожара занималось над деревнями.