Небо и земля
Шрифт:
— Пока ваш Семен исправит мотор, я вернусь… Да и она у нас не из пугливых…
— Ну хорошо, — согласился Иващенко. — Семен, иди-ка сюда.
Шофер, молодой, красивый блондин в новом синем комбинезоне, прикрывая рукой фонарик, подошел к Иващенко, начал было что-то говорить, но вдруг, увидев Нехамку, так и замер.
— Нехама? Это ты? — пролепетал он наконец.
— Я вижу, наша молодежь уже знакома, — усмехнулся Иващенко. — Ну что же, пойдемте, товарищ Бурлак?
Они растаяли во тьме. А Нехамка и Семен все глядели и глядели друг
Нехамке шел пятнадцатый год. Она училась в седьмом классе, когда Сеня, уже девятиклассник, впервые заметил ее. Она была худенькой, бледной девочкой с большими красивыми глазами и торчащими косичками, отчаянной непоседой, которая прыгала во время перемен через парты, вечно хохотала, озорничала и никого не боялась. И играла только с мальчишками — кроме него. Сеня видел, как мальчишки бегают за ней, хватают за косички, и завидовал. С другими школьницами он тоже играл, а случалось, и дрался, но к Нехамке не решался даже близко подойти. Стоило ей пробежать мимо, как у него замирало сердце.
Нехамка, казалось, ни о чем не догадывалась. Да и откуда?
На выпускном вечере старшеклассники беспечно кружили под звуки вальса, а Сеня томился, стоя в стороне. Вдруг она подбежала к нему и очень ловко, так, что никто не заметил, сунула в руку записочку и тут же убежала. Сеня несколько раз перечитал записку, не веря своим глазам. «Я жду тебя у тополя», — было там написано. Но Сене казалось, будто Нехамка издевается над ним. Все же он вышел во двор и увидел — стоит.
Разрумянившаяся, в новом платье с белым воротником, окаймлявшим ее тонкую шею, она была еще красивее.
— Сеня, — сказала она тихо, словно поверяя ему тайну, — я боюсь одна идти домой. Ты меня проводишь?
Он растерялся. Серьезно или шутит?
— Ты не хочешь? — спросила она испуганно, видя его замешательство.
— Что ты? — он покраснел.
Нехамка благодарно улыбнулась ему своими блестящими, озорными глазами и легко, словно на кончиках пальцев, пошла вперед. Сеня двинулся следом.
В школе все еще играл оркестр, там танцевали. Из окон доносился веселый шум. А Нехамка и Сеня уже спускались по вечерней, слабо освещенной улице, стараясь держаться в тени, боясь, чтобы их не заметили.
Вскоре они вышли в степь. По одну сторону склона, на котором раскинулся хутор, тянулись густые поля пшеницы и цветущие подсолнечники, по другую были кукурузные поля и баштаны. На скошенном лугу высились свежесметанные скирды сена, а вдоль дороги росли молодые акации. И на все это с высокого неба глядела большая белая луна, заливая окрестность мягким сиянием.
— Как красиво! — воскликнула Нехамка и вдруг бросилась бежать.
Сеня помчался за ней. Легко, как ночная бабочка,
Нехамка носилась между акациями, ловко увертываясь от Сениных рук.
— Не догонишь, — дразнила она его, — не поймаешь…
Но Сеня умел бегать не хуже Нехамки. На вершине холма он догнал ее, схватил обеими руками, притянул к себе. От неожиданного прикосновения Нехамка вздрогнула. Сама себя не понимая, прижалась, закрыв глаза, поцеловала… И тут же вырвалась. Спустя секунду она уже сломя голову бежала с холма по дороге, что вела в Бурьяновку.
Сеня стоял как в чаду. Что это было? Как могло это быть? Он ничего не понимал. Но на душе было радостно, светло.
В школу он в тот вечер не вернулся. Пошел домой, к себе в хутор.
А через две недели был объявлен набор комсомольцев на Дальний Восток. Мобилизовали и Сеню.
Перед отъездом ему очень хотелось повидаться с Нехамкой. Обрадуется ли она ему? Что она ему скажет? Но пойти в Бурьяновку он не решался. Та светлая, лунная ночь представлялась ему сном. А иногда казалось даже, что и сон этот он выдумал… Никогда не ходила она с ним в степь, не бегала там среди посеребренных луной акаций, не целовалась…
Он все-таки сходил бы в Бурьяновку, если бы нашел подходящий предлог. Нехамкин хутор был для него теперь самым красивым местом на свете. Там, казалось ему, все должно быть каким-то другим, особенным. Ему так хотелось посмотреть на дом, в котором живет Нехамка. И может, он нечаянно встретил бы ее на улице…
Но сколько Сеня ни ломал голову, он так и не придумал предлога, чтобы пойти в Бурьяновку. Не умел парень лгать, даже самому себе.
Три года работал Сеня далеко в тайге, в двухстах километрах от Комсомольска. И только недавно, после внезапной смерти отца, вернулся в Гуляйполе. В армию егопока не брали из-за искалеченного пальца на правой руке.
Иващенко на следующий же день после того, как мобилизовали его шофера, посадил Сеню на свою старую, разбитую «эмку».
… — А тот вечер… Выпускной вечер ты хоть помнишь? — спросил неуверенно Сеня.
Они стояли возле машины. Когда Иващенко и Додя Бурлак ушли, Сеня зажег фары; бледный свет падал на Нехамку, на ее загорелое лицо, голые руки, на черную косу, переброшенную через плечо. Сеня смотрел на нее с восхищением, все еще не веря, что это она — та, из-за которой он столько пережил, о которой так часто думал.
— Нехама… — сказал он тихо.
— Что?
— Ты меня, наверное, совсем забыла? Она молчала.
— А я помню все… Степь. Ту лунную ночь… акации у дороги… Я помню даже белый воротничок на твоем платье. И…
— Что — и? — с любопытством взглянула на него Нехамка.
За время, что они не виделись, парень стал выше ростом, шире в плечах. Нехамка поймала себя на том, что ей хочется протянуть руку и дернуть Сеню за кудрявую светлую прядь, лихо свесившуюся ему на лоб.
… Ну что ж, быть может, эта встреча, когда так тяжело на сердце, ей предназначена судьбой? Вова не пишет, должно быть сердится… не хочет и думать о ней. Что ж, теперь она может не думать о Вове. И все же ей было не по себе.