Небо истребителя

Ворожейкин Арсений Васильевич

Мне часто вспоминаются стихи:

Нас не учили, как под танк бросаться,И вражью амбразуру грудью как закрыть,И на врага живым тараном мчаться…Но нас учили Родину любить!

Родина живет в наших сердцах. И когда ей угрожает опасность, мы физически ощущаем это. У вас порой пишут, что подвиг не жертва, а продолжение жизни, ее логический итог. Думаю, это не так. Жизнь дорога каждому, но Родина дороже жизни. Часто

приходится слышать, что мужество воспитывается всей жизнью, но реже говорят, что источник его зарождения — в детстве, где нет лжи, где главенствует любовь. С годами эти чувства крепнут, человек взрослеет и, когда приходит пора с оружием в руках защищать Родину, эта битва становится продолжением его жизни. Лжец и лицемер мужественно воевать не может. Такой под разными предлогами уклонится от участия в войне. Если это не удастся, он в трудную минуту предпочтет добровольную сдачу в плен, пойдет на измену Родине.

Над нашими головами пролетела большая стая диких гусей. Вдали маячила другая. Наши разговоры смолкли. Все глядели на птиц. Мать нарушила молчание:

— Вот и гуси. Они зиму за собой тянут. Скоро холода начнутся.

3.

Такое в моей жизни повторялось часто. Только что вернулся домой, встретился с женой и детьми, сел за ужин. И тут же раздался властный, требовательный телефонный звонок. Я торопливо взял трубку.

— Докладывает Белозеров… — Начальника оперативного отделения дивизии я знал с войны. Спокойный, всегда корректный и уравновешенный. Сейчас его голос дрожал. После небольшой паузы он проговорил: — У нас несчастье, Иван Иванович… его смертельно ранило… слово.

Слово может парализовать, ранить и даже убить человека, часто оно порождает горе. Белозеров не может говорить: у него спазмы в горле, он плачет, переживает за Ивана Ивановича. Я тоже встревожился, желая скорее уточнить, что произошло и почему. Но вскоре понял, что по телефону я ничего не добьюсь, и сказал:

— Высылайте за мной машину.

— Она уже… выехала.

Положив трубку, глянул на своих. Все с тревогой вопросительно смотрят на меня. Пришлось пояснить:

— Наш начальник штаба полковник Мельников тяжело заболел…

В машине шофер спросил:

— Куда поедем, товарищ полковник, в штаб дивизии или в госпиталь?

Я задумался. В госпиталь могут не пустить. Надо ехать в штаб. Белозерова застал в моем кабинете. Он заменял и командира дивизии, и начальника штаба, оставаясь начальником оперативного отделения. Вид у него был настолько удрученный, что я едва удержался, чтобы не сказать: «Ну, чего скис? Этим только себе навредишь, а Мельникову не поможешь», но сдержался и, пожав ему руку, сел напротив. Он тут же встал:

— Товарищ полковник, садитесь на свое месте «На свое место». В жизни каждый человек занимает свое рабочее место. В армии у командиров — кабинеты, техника, командные пункты, люди. У рядовых — казарма и оружие. У каждого своя служба, и в этом заключается их жизнь. Мельников любил работу, он как бы растворялся в ней, она стала его натурой. Ивана Ивановича любили в дивизии за душевность и справедливую требовательность. Я вспомнил разговор с командующим. Он интересовался Мельниковым, и я подумал тогда: не предложили ли ему уволиться из армии по возрасту? Эту мою догадку подтвердил Белозеров:

— Он вернулся в штаб дивизии бледным, сел на ваше место со словами «Увольняют на пенсию» и сразу потерял сознание. Я отвез его в госпиталь, где определили тяжелейший инфаркт.

— Спрашивали врачей: есть надежда?

— Ничего определенного не сказали.

— Случай тяжелый. Прав ты, Иван Петрович, его смертельно ранило одно только слово.

— Возможно и убило: вид у него был страшный. Говорят, бьют не по годам, а по ребрам.

Я вспомнил слова грузинского поэта Карло Каладзе:

У сердца на бессмертье нет расчета.Его земная оболочка — Я.Без отдыха идет его работаВ моей груди. А отдых — смерть моя.

Да, так уж устроен человек. С ним постоянно живут радость и горе. Радость, улыбка и искренний смех бодрят, а горе может убить, поэтому я попросил Белозерова:

— Позвони в госпиталь, может, пришел в чувство?

В сознание Иван Иванович еще не пришел, но сердце еще живет. Узнав, что посетителей к нему сейчас не допустят, я поехал к начальнику отдела кадров ВВС флота. Он встретил меня приветливо. Об инфаркте Мельникова знал и посочувствовал:

— Жалко. Может, поправится?

Это было сказано так равнодушно и казенно, что я невольно сравнил эту фарисейскую жалость с реакцией Белозерова на несчастье Ивана Ивановича. Впрочем, начальник отдела кадров выполнял приказ о соблюдении сроков службы офицеров в зависимости от воинских званий.

— У вас есть кандидатура на место Мельникова? — поинтересовался я.

— Есть. Командир полка. Полковник. По состоянию здоровья списан с летной работы. Возраст — сорок один год.

— Может, доложим командующему?

Борис Лаврентьевич принял нас сразу. По нашему виду догадавшись о причине прихода, он заговорил первым:

— Да-а, голубчики. С Иваном Ивановичем мы допустили большой просчет. И моя вина есть. Надо бы сначала, Арсений Васильевич, все с вами обговорить, только потом беседовать с Мельниковым. Я надеялся, что кадровики свое дело знают и проделают все это тонко, но они поторопились, — и, глядя на моего соседа, упрекнул: — А вы, Петр Сергеевич, так сообщили Мельникову, словно кинжал воткнули ему в сердце.

— Главное — не было в этом необходимости, — сказал я, — Мельников грамотный офицер, чуткий к подчиненным, таких надо ценить.

— Правильно. К сожалению, мы только после смерти не совершаем ошибок. При жизни нам часто не хватает сердечности. А теперь вот и помочь Ивану Ивановичу ничем не можем. Квартира у него хорошая?

— Две комнаты со всеми удобствами.

— Вот что, голубчики, давайте втроем съездим к его жене, — предложил Петров. — Может, немного облегчим ее горе.

Командующий хороший дипломат — мирно, без единого лишнего слова уладил наши дела и даже часть вины принял на себя.