Небо нас ненавидит
Шрифт:
Пастырь Регинмод поднял глаза. Рук с меча он не убрал. И только сейчас, когда их взгляды пересеклись, Квендульф понял, какую глупость он сделал.
Он только что отдал оружие, которым убил проклятую птицу, человеку, который эту птицу и вызвал к жизни. Который наверняка знал и про ритуал Сибби, и про то, что мятеж провалится и закончится резнёй заговорщиков.
Почему он не подумал об этом? Ведь он помнил всё, что случилось сегодня вечером, до мельчайших деталей. И весь вечер делал то, что считал
Может быть, магия?
Видимо, магия. Та самая магия, которая совершенно незаметна и потому неотразима. Они двигались по реке на это деревянном кораблике — и на этом кораблике Квендульф был полностью во власти этого удивительно спокойного и умного пастыря… про которого ничего толком не знал.
— Это подтверждает мои подозрения, — только и сказал Регинмод.
Квендульф почувствовал себя дурно. Казалось, палуба уходит у него из-под ног… Но возможно, они просто попали в сильное течение подземного источника. На реке были такие места.
Он был уверен в одном — сейчас он не находит себе места. В конце концов он не выдержал и сел на скамейку рядом с пастырем. Она казалась тесной, но место нашлось и ещё осталось. Возможно, Квендульф плохо её разглядел — а возможно, это была магия.
Пастырь Регинмод не возражал.
— Куда мы плывём? — спросил Квендульф.
— Прочь из города.
— Зачем?
— Иначе нас арестуют за соучастия в мятеже.
Квендульф оглядел едва различимые берега по правую и левую руку и не выдержал:
— Но это… слишком опасно!
— Почему? — всё тем же тоном.
— Перекрыть реку проще, чем все ворота и стены. Достаточно поднять цепи вверх и вниз по течению, — Квендульф почему-то чувствовал себя спокойно и опять мог рассуждать стратегически, как если бы говорил о книжной задаче, — А я уверен, что на постах уже есть готовые цепи. Они там лежат на случай осады города… должны лежать. Корабль слишком неповоротлив для побега.
— Сбегут только те, кому это будет дозволено, — спокойно ответил пастырь, разглядывая юношу бесконечно добрыми глазами, — А тем, у кого есть подорожная, — им не страшны никакие цепи.
— Что за подорожная?
Руки пастыря по-прежнему лежали на мече. В свете фонаря он казался ослепительно-белым, словно его ковали из платины.
Квендульф откуда-то знал, что отобрать меч не получится. Это знание было несомненным и необъяснимым, как те странные фразы, что иногда мы слышим во сне.
А вот про подорожную на случай мятежа он слышал впервые.
— Подорожная — это бумага, дающая нам право покинуть город, — сказал пастырь.
— А мне, раз я на этом корабле, тоже можно покинуть?
— Это предстоит выяснить.
— А что Лейдольф? Ингилев? Все остальные?
— Это тоже предстоит ещё выяснить.
Квендульф вздохнул и в бессилии посмотрел на свои пустые сильные руки. А потом спросил:
— Сибби здесь?
— Почему это для тебя важно?
— Я собираюсь его убить.
— Вот как?
— Да.
— За что?
— За ритуал. За провал восстания. За всё.
— Я тоже учувствовал в ритуалах, — напомнил Регинмод, — Меня ты тоже хочешь убить?
Странно, но он словно и не обратил внимание на гибель птицы и срыв ритуала. Как если бы ритуал был важен — но ничего не решал.
— Я… нет, — Квендульф почти рассмеялся и замотал головой, его собранные в хвост волосы щекотали шею, — Я не знаю, не понимаю. Я правда не понимаю…
— Во что ты веришь? — вдруг спросил пастырь Регинмод.
Квендульф задумался.
— Если вы о богах, то я всегда был за старых, — наконец, сказал он, — Не видел смысла ничего менять. Если вы хотите со мной о новых поговорить — давайте не сейчас. Потом, когда выберемся. Здесь — не лучшее место. А если у нас не получится выбраться, то и не до богов будет.
— Как раз до богов нам только и будет, — с мягкой улыбкой напомнил пастырь, — Мы претерпим муки, а потом ступим за порог смерти. И увидим, кто там стоит — старые, новые или все они вместе.
— Ну… в общем, да…
— Я хотел задать тебе один вопрос, который часто задают мне. Мне интересно, что ты скажешь. Чтобы ответить на него, написаны толстые книги, и я их даже читал. То, что там написано, меня не убедило. Я думаю, это знак того, что каждый должен искать ответ на этот вопрос сам.
В этом голосе было что-то, что заставляло прислушиваться. Квендульф поймал себя на том, что он вроде бы слышит шум волны, но совершенно не обращает на него внимания.
— Все мы знаем, что в мире есть зло, — продолжал пастырь, — И есть установления богов, посланные нам различными способами. Но почему боги не спешат уничтожить зло, он повелевает людям с ними бороться. Но разве боги не справились бы лучше? Почему они ничего не исправят? Потому что не хотят, не умет — или потому что их нет и никогда не было?
В повисшей тишине юноша словно в первый раз услышал мерный плеск вёсел.
— Можно я сяду на вёсла? — спросил Квендульф.
Он никогда в жизни не грёб. Но почему-то казалось, что именно там, бок-о-бок с морем, ему будет лучше, чем здесь, перед лицом беспощадных вопросов.
— Откуда такое желание грести? — осведомился пастырь. — Ты устал от теологии и решил развлечься греблей? Это аристократично, как говорят! Сидя на вёслах, учиться быть у кормила власти.
— Я собираюсь грести, вместо того, чтобы ломать зубы об вопросы, то не предназначены для моего ума. Это теология, в ней я ничего не понимаю.