Небо остается...
Шрифт:
На лекции Дмитрий Никанорович приходит в неизменной льняной рубашке, вышитой веселыми крестиками на груди и рукавах, в „академической“ шапочке. Предлагая студентам задачи, любит говорить образно:
— Представьте себе: муха ползет по вращающемуся патефонному диску…
Или:
— Обезьяна бегает по крутящейся карусели…
Но вот странности: профессор, убежденный женоненавистник, считает, что девушкам не место в нашем институте, и во время зачетов явно занижает им оценки. И еще: дома у него книги лежат в развешанных по комнате… гамаках.
А вот другой преподаватель: смешливый, маленький, полноватый кандидат архитектуры Николай Алексеевич Александров. Он не устает внушать нам:
— Красиво то, что целесообразно…
— В переводе с греческого „архитектор“ означает старший каменщик…
Николай Алексеевич хороший художник-график. Мне рассказывали, что, по несчастью, оставшись в оккупации, Александров на службу к немцам не пошел и раскрашивал игрушки для базара.
Николай Алексеевич неподкупно честен. Как-то явились мы к нему домой целой капеллой — заступиться за изрядного лодыря Пашку, чтобы поставил ему зачет:
— Он почти голодает, — желая разжалобить, ныли мы. — А его лишат стипендии…
Николай Алексеевич ненадолго скрылся в какой-то кладовушке и принес оттуда сумку картошки.
— Вот, передайте ему. А зачет поставлю, когда подготовится.
Профессор Николай Семенович Богданов, преподающий стройматериалы, хитро прищурив глаза, иной раз ошарашивает вопросом, вроде такого:
— Почему кошка всегда падает на четыре лапы?
И, не дождавшись ответа, сам же отвечает:
— Потому что умеет перемещать центр тяжести.
Николай Семенович терпеть не может подхалимов. Однажды Вася Петухов на экзамене робко признался, вовсе без задней мысли:
— Я готовился по вашей книге…
Богданов посуровел и отправил Васю „готовиться и по другим книгам“.
Курс „Отопление и вентиляция“, или, как мы его назвали, „отопляция“, ведет у нас гроза института доцент Зиновий Эммануилович Орловский. Лекции его великолепны, он охотно делится книгами из своей домашней библиотеки, но все студенты трепещут перед „Зиной“. На экзамене ему ничего не стоит половине отвечающих поставить двойки, невзирая на вопли провинившихся и хмурость начальства.
У Орловского огромный лоб, большие уши. Я несколько раз встречала „Зину“ на улице с теннисной ракеткой в руках и каждый раз поражалась: где нашел он среди развалин города корт?
Кроме того, „Зина“ неимоверно увлекается международным языком — эсперанто. Некоторые студенты, зная эту его слабость, перед экзаменами заучивают несколько словечек эсперанто, чтобы между прочим ввернуть их. Но плохо подготовленному даже это не помогает.
Меня он, после того, как я оттараторила ответ на два вопроса, спросил „на закуску“:
— А на чем в нашей профессии мы должны особенно экономить?
Я недоуменно пожала плечами.
— На электроэнергии, уважаемая, на электроэнергии!
Это было так неожиданно, что я даже хлопнула себя ладонью по лбу:
— Вот балда!
Сказала я это, вероятно, настолько искренне, что „Зина“, обычно неулыбчивый, улыбнулся, потребовал зачетку и поставил пятерку.
На радостях я погоняла чаи в нашем сиротском буфете, выпив один за другим три стакана. Только что не урчала от удовольствия. И пошла узнать, когда репетиция в драмкружке, — мы готовили водевиль „Бедовая бабушка“».
После июньских экзаменов Лиля вместе с курсом ездила на прополку в подсобное хозяйство. Там роскошно жила с Инкой в шалаше. Потом с ней же проходила трехнедельную практику по геодезии. Возвратилась — загоревшая, с выцветшими волосами — в Ростов и, надев единственное выходное белое платье, единственные черные прюнелевые лодочки, взяв бело-черную сумочку, отправилась в институт за учебниками. В вестибюле повертелась у зеркала. Гм, гм… кажется, ничеГО. Это папа любит так насмешливо выделять последний слог, если она задавалась или он хотел подбодрить.
В маленьком читальном зале краем глаза увидела из-за газеты входящего Васю Петухова. Значит, возвратился юнец из отчего дома. Петухов сел рядом и не знал, как начать разговор. Она помогла ему:
— Здравствуй, Вася. Приехал?
— Приехал…
— Как ездилось?
Когда у Лили бывало хорошее настроение, она предлагала Петухову веселую тему разговора, определяла тон и характер его. Но если в нее вселялся бес, «меняла покрывала», становилась строгой или насмешливой. Ей нравилось сердить Васю — сначала погладить, а потом дать щелчок. Он в таких случаях хмурил густые шелковистые бровки, самолюбиво трепыхался. Петухов не тряпка, нет. Но влюблен, понимает, что не подходит ей, и не в силах добровольно отречься.
— Неплохо ездилось, — ответил Петухов и покусал девичье-красивые губы в ожидании подвоха.
— Ну что же, теперь будем снова дружно хлебать в столовке синий брандахлыст из перловки и соленых огурцов, истреблять тыквенную кашу, — сказала Лиля. — Ты поддержишь компанию?!
Вася молчал.
— Уж больно ты, Васенька, сегодня неразговорчив, — невинным голосом произнесла Лиля, — а девушки любят тонкое, деликатное обращение.
Вася вспыхнул и легко завелся:
— Я твоего воспитания не получал и расшаркиваться не умею.
— Жаль, жаль, — с напускным разочарованием произнесла Лиля, — бирюки не в цене нынче.
Он сурово нахмурил брови.
— Во всяком случае, я никому не разрешу на каждом шагу подтрунивать надо мной.
— А через шаг?
Вася посмотрел свирепо. Вот таким он ей больше нравится. Проявляется характер, не раболепствует.
— Уймись, дитя, — распаляет Лиля его еще больше.