Небо остается...
Шрифт:
— А-а-а-а-а-а-а!
В проем с еще ненавешенной дверью и вошел этот парень.
— Что за соловушка у нас завелся? — он улыбнулся, сверкнув широкой полоской зубов.
Лиля умолкла, сжала юбку коленками. У парня крупный нос, крепкая шея, пролысина, особенно ясно видная сверху, но брови не по возрасту лохматые. Из-под майки буйно лезут волосы.
— Концерт окончен! — объявила Инка и кокетливо стрельнула глазками вниз.
— Жаль, — сказал парень и вышел.
— Ты знаешь его? — спросила Инка шепотом. — Это Тарас Горбанев с параллельного курса. Фронтовик-разведчик. Я видела у него на гимнастерке медаль «За отвагу» и нашивку — тяжелое ранение. На практике был мастером бригады, а до войны строителем работал.
— Благодарю за столь обширную информацию, — смешливо отозвалась Лиля.
Но Тарас этот почему-то не выходил у нее из головы несколько дней. Такой здоровый, земной парень, наверно, добрый, отчаянно смелый.
Снова она увидела его в читальном зале городской библиотеки имени Карла Маркса. Профиль Тараса походил на беркутиный, в нем было что-то даже хищное, особенно в изгибе носа. Лиля ясно представила, как Тарас ползет с коротким ножом темной ночью в тыл врага, снимает с поста фашистского часового, притаскивает языка.
Видно, Тарас не был модником: под жеваным пиджаком на тугой шее висел галстук под «кожу змеи», с узлом, сделанным, фабрикой на веки вечные.
Почувствовав ее взгляд, Тарас едва заметно помахал рукой, а когда Лиля, определив себе перерыв, вышла в коридор, последовал за ней. Они познакомились. Вблизи зубы у Тараса оказались крупными, как зерна спелого початка, и редкими, а лицо пористое.
Вместе они последними ушли из библиотеки.
Как вскоре выяснилось, учился Тарас неважно: что знал, успел забыть — школу-то оканчивал до войны, потом работал монтером в домоуправлении, штукатуром. Да и тугодумом был изрядным.
Лиля охотно стала помогать Горбаневу: давала ему свои конспекты лекций, у нее дома они вместе готовились к зачетам, решали задачи, чертили, делали расчеты. Отец опять попал в госпиталь, мама приходила поздно. Лиля, еще до ее прихода, кормила Тараса жареной картошкой, поила чаем, однажды даже выстирала ему рубашку. Клавдия Евгеньевна не возражала против такой дружбы. Конечно, этот Тарас не то, что Виктор. Малоинтеллигентный. Но в нем чувствуются сила, жизненная цепкость. Да и Лиля уверяла, что «интеллект — дело наживное».
Тарас снимал угол в домике на окраине Ростова. К Лиле относился с какой-то осторожностью, словно боялся спугнуть ненужным словом, жестом. Только однажды, когда они стояли на балконе и смотрели на оживленную улицу, Тарас неожиданно обхватил ее талию сильной рукой. Горячая волна захлестнула Лилю, но она строго, с укоризной поглядела на Тараса, и он виновато пошутил:
— Перепутал точку опоры…
При этом бесхитростно улыбнулся. Карие глаза с лукавинкой стали такими добродушными, милыми, что Лиля укорила себя за чрезмерную строгость.
Однажды, проводив вечером Лилю до дома, он озорно, легко подхватил ее на руки и взбежал по лестнице на их этаж. И опять, как тогда на балконе, теплая, непонятная волна захлестнула Лилю, и она подумала, притихнув на руках у Тараса, что вот кто может быть верной опорой и защитой. А он поцеловал ее так, что все кругом пошло.
Нет, Лев Николаевич неспроста сказал: «Чтобы быть счастливым, нужно верить в возможность счастья». И она поверила. Раз ее так любит Тарас…
В институте их теперь настолько привыкли видеть вместе на объединенных лекциях, в библиотеке, чертежно-рисовальном зале, лабораториях, что, приметив порознь, у Тараса спрашивали: «А где Новожилова?». У нее же: «Где Горбанев?»
Инка даже немного ревновала подругу и говорила ей с укором:
— Ты совсем от меня отбилась.
Когда Лилю вызвал секретарь факультетского комитета комсомола Леон Вартанов, она решила, что, наверно, даст новую нагрузку. Их у Лили и так было сверхдостаточно: выпускала институтскую сатирическую стенгазету «На карандаш», возглавляла агитбригаду, обеспечивала шефскую связь с воинской частью, готовила диспут на тему: «Есть ли легкие пути в жизни?». Да всего и не перечислишь. Хватит с нее! Разве мало таких, что отсиживаются в тени?
Открыв дверь в комнату комитета, Лиля звонко спросила:
— Звал?
Леон Вартанов учился на третьем курсе, и студенты — кто иронически, кто серьезно, кто с некоторой завистью — говорили, что Леон напористо идет к аспирантуре и общественная работа ему только поможет. Деловой, вечно озабоченный, с буйной шевелюрой, которую он то и дело горделивым взмахом головы откидывал назад, Леон был воплощением собранной энергии. Правда, самые злые языки намекали, что ради своей карьеры Вартанов отца родного не пощадит, но Лиля этим завистникам не верила.
Сейчас Леон восседал в стареньком кресле под большим, плакатом, призывающим всех вступать в ряды ОСОАВИАХИМа, и, не поднимая головы, сказал:
— Понимаешь, Новожилова, тут такое дело… Поступило анонимное письмо, что Горбанев женат, а ты…
Тарас женат? Этого не может быть! Он бы сказал. Но даже если это так, кто дал право лезть в ее личные дела?
— Что я? — посмотрела в упор Лиля.
Леон положил пухлую ладонь на какую-то бумажку.
— Здесь написано о ваших, так сказать, интимных отношениях…
Новожилова ошарашенно выпучила глаза. Кто мог написать такую гадость? И для чего?
Она с трудом взяла себя в руки:
— Значит, Леон, ты готов поверить любой пакости? А может, слышал — в стародавнем своде законов писано: «Ежели кто пасквиль распространяет, то объявляется бесчестным, а пасквиль предается сожжению через палача».
— Сейчас не до исторических экскурсов, — осуждающе посмотрел Леон.
— А моего слова, что это ложь, тебе недостаточно?
— Есть, Новожилова, кроме эмоций, еще и официальная сторона, понимаешь, какое дело, — это у него любимая присказка, — раз поступил сигнал, мы обязаны отреагировать, иначе нас не поймут, — он поднял палец вверх, давая понять, где не поймут. — Здесь лучше перегнуть, чем недогнуть. А ваши отношения, Новожилова, очень подозрительны… И если ты недокажешь, что между вами ничего не было, то не можешь рассчитывать на мою поддержку.