Небо закрыто льдами(Документальная повесть)
Шрифт:
— Есть еще чудаки, считают: комсорг всегда человек деловитый, потому что для послужного списка старается — а иначе, мол, зачем ему? А мне, если так, — плевать на послужной список. Я, знаешь, за что это дело люблю? За то, что всегда с ребятами рядом. Интересно мне с ними. Сам по себе не проживешь, это как дважды два. Когда живые люди рядом, жить веселей, и ничего не страшно. Оступишься — поддержат, сам кому добрым словом или плечом подсобишь — тоже, значит, не зря день прожил, и тебя при случае выручат, люди добро помнят… Вот почему. А ты — «деловитый»!
— Прости, старшина.
«Когда ребята рядом — ничего не страшно…» Он прав, главстаршина. Я по себе знаю — здорово, когда есть кому верить, к кому за помощью прийти. Если мне помощь будет нужна, Чикин первый поможет — так мне о нем сразу думать хочется. Глаза у него не врут.
Хорошо, радостнее как-то стало, и кубрик уже не казался мне незнакомым.
Где-то пробили склянки. День кончался. Дневной шум стихал, и в густеющей тишине тонкий голос колокола был отчетлив и чист.
Здешние вечера, знаешь, люблю, — неожиданно сказал Чикин, и я почувствовал, что он стесняется этой внезапной своей откровенности, но уже не может молчать, потому что и в самом деле, наверное, любит здешние вечера. — Некрасивые они какие-то, не то что у нас дома, в степи. А все равно люблю. Есть в них что-то такое… застенчивое, что ли… Пойдем посидим на берегу, полюбуешься. Время у нас еще есть, ребята часа через полтора соберутся.
Долго сидели мы в тот вечер на скамейке у крутого обрыва, что отвесной стеной спадает к воде.
Вечер был неважный. По небу ползли налитые дождем тяжелые, цвета чугуна, тучи, и только в редких разрывах между ними вдруг вспыхивал на мгновение слабый и действительно какой-то застенчивый серебряный свет. Каждую минуту мог начаться дождь. Но он не начинался. Неспокойный ветер лениво разгонял мелкую волну. Кричали чайки: они готовились к ночи.
— Завтра, если минута найдется, в сопки сходим.
Посмотришь, какая там красота, — говорил Чикин, и глаза его светились мечтательно. — А вечером кино будет. Люблю я кино, особенно про путешествия. Самому-то весь мир объехать — жизни не хватит. А знать хочется. Кино только и помогает жажду эту глушить.
Дождь все-таки начался — холодный и спорый. Мы заторопились в кубрик.
Вдогонку нам, тихие, как шелест дождя, долетели знакомые слова:
Прощай, любимый город…Это, должно быть, кто-то на ночь глядя в море уходил…
Глава 3
Ночная тревога. Курс — Северный полюс. «Заяц» на атомоходе
Сходить в кино в ту субботу так и не удалось.
Ночью сыграли боевую тревогу.
Пронзительный вопль сирен разрезал сумрачную тишину.
Было светло, хотя часы показывали полночь. Солнце огромным тусклым фонарем зацепилось за вершины темных скал. Свет его скользил по синеватой поверхности дремлющих прибрежных вод и тонул у камней.
Дождь кончился, ветер стих. Из ущелий потянул белесоватый зыбкий туман. Заметно похолодало.
Такая у нас в Заполярье летняя ночь.
Море спокойно, только немного хмурится неведомо на кого — мелкие морщины волн рябят его потемневшую гладь, подкрашенную ночным солнцем. У самого берега море иссиня-лиловое, дальше — светлее.
Покинув кубрики, моряки бегом устремляются к пирсу. По отлогому трапу быстро спускаются на лодку. Кованые каблуки матросских ботинок гулко стучат по палубе.
Сигнал тревоги, взвившись на самой высокой ноте, угас. Отголоски его унесло с собой в сопки проворное эхо. Над бухтой снова тишина, но теперь напряженная до предела. Лодка готовится к выходу в море. На пирсе никого лишнего. Здесь только те, кому положено быть по службе.
Мельком, пробегая, вижу — стоит чуть в сторонке от всех на пирсе наш адмирал, Петелин. Секундомер у него в ладони греется. Приглядывается Петелин к нам, торопящимся. Наверное, с нами идти собрался.
Еще несколько минут. Корабль оживает. Люди вдыхают в его мертвое, железное тело теплоту своих жизней. В отсеках слышны человеческие голоса. Тревожат тишину включенные двигатели. Напряженно, гудят генераторы. По многокилометровым кабелям неслышно пульсирует электроток… Подводный великан проснулся.
Мы, моряки, даем ему жизнь, и каждый уделяет ему частицу себя. Лодка теперь одно целое с нами. Стальные швартовы держат ее у пирса. Она спокойна, но мощь и сила ее чувствуются даже в этом спокойствии. Она в любую минуту готова к прыжку в глубины океана. Придет время, и лодка без промедления совершит это. Совершит тогда, когда захотим мы.
На боевых постах тревожно и напряженно. Раздаются команды, слышатся запросы, поступают доклады. На первый взгляд все это может показаться бесформенным шумом, нагромождением событий, но если прислушаться и присмотреться ко всему происходящему, ощутишь определенный рабочий ритм. Все здесь строго размерено, расписано, целесообразно. Ничего лишнего, каждый из нас на своем месте делает свое дело.
Моряки придирчиво осматривают механизмы, согласовывают приборы, выверяют системы. Техника обступила людей со всех сторон. Почти у каждого матроса в заведовании несколько механизмов и различных систем управления. Здесь его боевой пост. Здесь он несет морскую вахту, здесь его место в бою.
…Я не перестаю удивляться: какое все же это грандиозное сооружение — атомоход! Вот если б суметь рассказать о нем все-все! Это была бы самая увлекательная сказка о победе человека над стихией.
Легко и свободно мчится атомная подводная лодка на большой глубине. Неделями может она не показываться на поверхности моря, и нет такой точки Мирового океана, которая была бы для нее недоступна.
Просторны и вместительны кубрики нашей лодки. Нам вовсе не обязательно собираться на базе, чтобы всем вместе посмотреть кинофильм, отдохнуть или послушать лекцию — для всего этого хватает места и на нашем атомоходе. В заведовании нашего кока — настоящая чудо-кухня. Все на ней делается электричеством. Кок три раза в день выдает горячую пищу. Запасы продуктов хранятся в больших холодильниках.