Небо

Синицын Олег Геннадьевич

Однако, избавиться от мыслей все равно не получилось. И Волков продолжал думать о телах из погреба и голосе из эфира. Он пытался свести эти противоречивые факты, поставить их на твердую почву логики, но по прошествии половины ночи ощутил, что начинает терять связь с реальностью, а мозги медленно съезжают набекрень.

Как ни парадоксально, в реальность его вернул вновь раздавшийся голос из динамика.

– Земля, Земля! Я Небо! Я Небо! Как слышите?

Снова Антон. Слышен хуже, чем в прошлый раз. Но все равно…

– Небо-Небо, я Земля! Слышим

вас! – Радист отвечал немного волнуясь, но уже не суетился.

– Земля, плохо вас… Прошли пункт два! Прошли пункт два! Все нормально! Видим поросят. Много поросят, но пройти можно! Как слышите? Прием!

– Слышим вас! Прошли пункт два, наблюдаете поросят.

Волков едва сдержался, чтобы не отобрать у него микрофон. Он сам не знал, что будет говорить, да это и не важно. Просто хотелось убедиться, что ему отвечает настоящий, живой Антон-младший. Ведь его тетрадка с зарисовками электрических схем тоже лежала сейчас в командирском планшете.

– Плохо вас слышно! – говорил Антон. – После пункта три на связь не выйдем. Опасно! Повторяю, после пункта три на связь не выйдем! Следующая связь после пункта четыре! Счастливо…

Это «счастливо» растворилось в треске помех. Волков посмотрел в пустую кружку.

– Я наверное свихнусь, – поведал он ей.

Он сухо доложил в штаб о новом сообщении, затем отправился в одну из уцелевших изб.

На полах погруженных во мрак комнат мирно почивали около двух десятков бойцов. По воздуху разливалась замысловатая смесь из кряхтений, храпов, бормотаний, тиканья настенных ходиков. Осторожно ступая между рук, голов и вещевых мешков, Николаич выделил из этих звуков знакомое покашливание и двинулся в сторону него.

Выведенный к околице Остапов изумленно таращился на командира. Прежде чем заговорить, Волков долго и задумчиво смотрел в куда-то темноту.

– Ты кому рассказывал о том, что случилось?

– Никому, – ответил Остапов, изрядно напуганный слегка сумасшедшим лицом командира.

– И не рассказывай.

– А как же…

– Я сам, когда придет время. А ты помалкивай о погребе. Уразумел?

Вместо ответа Остапов залился своим опостылевшим кашлем, в этот раз получившимся заинтригованным. Отправив бойца обратно в избу, Николаич некоторое время задумчиво рассматривал заслоненное тучами небо. Затем вернулся в блиндаж.

Нового сообщения не было. Он опустился на лавку и уставился на бритый затылок радиста.

Монотонные позывные убаюкивали, и ротный незаметно уснул, уронив крупную голову на грудь. И снилось ему, будто он продолжает сидеть на лавке; снаружи ночь, а он все смотрит в затылок радисту и ждет нового донесения из ниоткуда.

Из дремоты его вырвал громкий голос:

– Небо, Небо! Я Земля! Слушаю вас! Слушаю!

Солнечный свет пробивался сквозь щель в пологе, сооруженном из плащ-палатки. Волков вытер мозолистой ладонью лицо и проворно поднялся.

– Земля. Я Небо… – говорил сам Дубенко. Николаич едва не ошалел от счастья, услышав Витин голос. – Добрались до пункта четыре. Добрались!!

Он сам не заметил,

как оттеснил радиста от микрофона.

– Что там, Витя? Что?

– Мы добрались до грузовиков. Там в ящиках… ружья, стреляющие гранатами! Повторяю! Ружья, стреляющие гранатами! Немцы называют… «Панцерфауст». Море ящиков! Третий день развозят по… – Короткий гудок. – …говорит, насквозь прожигают танк. Повторяю, с тридцати метров прожигают танк. Как слышно, прием?

– Слышу, Витя! Слышу!!

Дубенко сделал паузу.

– Николаич?

– Я, Витя! Я!

– Николаич… тут происходит что-то странное… – Голос потух, съеденный помехами, затем возродился вновь. – Сереге худо. И еще эти… – Опять помехи. – …нас преследуют всюду. И у них нет ртов!

– Витя, возвращайтесь! Слышишь меня? Возвращайтесь!

– Я вас почти не слышу, Земля! Но мы возвращаемся. Мы идем домой! Конец …и!

Волков еще долго стоял возле радиста, который вопросительно поглядывал на него снизу вверх. Когда удары молота в груди утихли, и Николаич смог вздохнуть, он двинулся к телефону.

– Панцерфауст? – удивленно переспросил начальник разведки и сказал не в трубку: – Панцерфауст, товарищ полковник. Не те это штуковины, из-за которых Боровский потерял больше половины танков?

Короткое молчание, после которого раздался басистый голос.

– Звоню в штаб дивизии. Нужно менять план наступления… – Пауза, в которой Волков угадал затяжку от папиросы. – Да, поблагодари своих. Скажи, для каждого буду ходатайствовать об увольнительной на родину.

Майор вернулся к трубке:

– Слышал, Николаич? От имени командира полка выражаю благодарность тебе и ребятам! Потом еще будет приказ о награждении!.. Слышишь меня? Але! Слышишь?

– Да, – ответил Волков. – Слышу.

…День пролетел незаметно. Настал вечер. В ожидании нового сообщения, Николаич больше не выбирался наружу. Сменщика радиста он отправил назад – новый человек не нужен, да паренек и сам отказался уходить. Потом явился Остапов с двумя котелками гречневой каши. Пока проголодавшийся радист уминал ложку за ложкой, Николаич присел на его табурет. В глубине души он надеялся сам получить ответ на позывной «небо».

Но ответа не было.

Ближе к ночи Волков склонялся к мысли, что сообщение Дубенко было последним. Им не вернуться. Куда они могут вернуться? В свои обезображенные тела, которые лежат сейчас в погребе? Это совершенно невозможно. Он не мог себе такого представить. Им некуда возвращаться…

С каждым часом на душе становилось все поганее. Он больше не ждал сообщения, но по-прежнему не выходил из блиндажа и заставлял измотанного радиста снова и снова повторять в эфир позывные.

Это случилось около полуночи, когда Волков сидел с котелком в руках, а рот был набит остывшей гречневой кашей, которая напоминала размякшую плоть. Наверное по вине этой ассоциации, что не выходила из головы, он долго не мог проглотить порцию. Именно в этот момент противоборства физиологии и психики из глубины эфира возник голос Дубенко.