Небывалое бывает (Повести и рассказы)
Шрифт:
Где-то взвыла волчица. Оборвалось Гришаткино сердце. Покатилось мячиком вниз. Повалился мальчонка на землю. Щеки в ладошки. Носом в сугроб. Не шелохнется.
Навевает метель на Гришатку горынь-пелену, словно саваном укрывает.
Встрепенулся мальчишка. Голову вскинул, ногами в землю, тело пружиной вверх.
И снова идет Гришатка. Снова ветер и снег.
— А-ау! А-ау! — срывается детский голос. Покидают силы Гришатку.
И вдруг — присмотрелся мальчонка: у самого носа снежный бугор — неубранный
— У-ух! — вырвался вздох у Гришатки.
Вырыл мальчишка в стоге нору. Залез. Надышал. Согрелся. Заснул, засопел Гришатка.
Проснулся Гришатка от шума человеческих голосов. Кто-то тронул мальчика за руку.
Открыл Гришатка глаза. Стог разворочен, рядом солдаты.
— Малец, гляньте — малец!
— Ну и дела!
— Откуда ты? — загомонили солдаты.
Подошел офицер.
— Мы его вилами, ваше благородие, чуть не пришибли, — доложили солдаты.
Был ранний рассвет. Буря утихла. Глянул Гришатка: солдаты с вилами, рядом телеги. Одна, вторая, до сотни телег. Слева и справа по полю стога. За стогами — ба, совсем рядом ров и вал Оренбурга!
Заплутал Гришатка в темноте и по вьюге, закружился в степи, думал, что ушел далеко, а выходит, заночевал у самого города.
Ночью же за сеном явились солдаты.
Вот и попался Гришатка.
Привезли мальчика назад в Оренбург, доложили Рейнсдорпу.
— Бежал, — набросился губернатор.
Чует Гришатка беду. Стал что есть сил и ума изворачиваться.
— В ров я сорвался.
— Сорвался?
— На вал я, на бревна полез, — зачастил Гришатка. — Уж больно схотелось на степь посмотреть… А ветер как дунет. Легкий я, ваше сиятельство. Не удержался… Вот и шишку набил, — повернул мальчик к генералу затылок.
Смотрит генерал — верно, шишка.
— Дурной, как есть дурной твой голова, — произнес губернатор, однако не так уж строго.
Распорядился он всыпать Гришатке плетей и бросить в подвал на пятеро суток. Этим дело и кончилось.
Врезал дед Кобылин по тощей Гришаткиной спине, приговаривал:
— К разбойнику надумал бежать. К нему, к злодею. Меня не обманешь. Вот, вот тебе за государя, вот тебе за императора.
Сидит Гришатка в подвале. День. Второй. Третий.
— Не убежал, не убежал, — сокрушается мальчик. — Эх, как там царь-батюшка. — И думы одна страшнее другой пугают Гришатку: — Убил, убил, зарезал его колодник.
На четвертый день втащили в подвал к Гришатке побитого солдата.
— Пить, пить, — стонал мученик.
Гришатка сунулся к стоящей тут же бадейке, дал напиться солдату.
Глотнул тот воды, постонал и забылся. Часа через три солдат пришел в себя, глянул на мальчика.
— Кто такой?
— Гришатка.
— За что же тебя, дитятко?
Не знает
На всякий случай решил соврать:
— Убег я из крепости. На хутора. К мамке. Словили.
— А-а, — протянул солдат.
Около часу они молчали.
— Значит, убег, — переспросил солдат. — К мамке?
— Эге, к ней к самой.
Опять помолчали.
— К мамке, значит, убег, — начинает снова солдат.
«Чего это он? — обиделся Гришатка. — Пристал, как репей к собаке».
А солдат придвинулся к мальчику и продолжает:
— Вот что: будешь снова бежать, так ступай к Сакмарским воротам. Встретишь стражника — рыжий такой и с бороды, и с усов. Как огонь — рыжий. Рындиным зовется. Шепнешь ему единое слово: «ворон». Он из ворот тя и выпустит. Вот так-то. — Солдат перешел на шепот: — А как повстречаешь батюшку государя императора Петра Третьего Федоровича, то пади ему в ножки и скажи: «Поклон те, великий государь, от раба божьего Савелия Лаптева». Понял — от Савелия Лаптева. А-а, — застонал солдат.
Не ожидал Гришатка таких речей. Опешил. Подумал.
— Дяденька, — наконец обратился к солдату, — я не к мамке бежал. Я…
Однако солдат отвернулся к стене и больше не молвил ни слова.
Зима. Забелело кругом. Иней на ветках. Сугробы. Дед Кобылин переставил свою водовозную бочку с колес на сани.
Вышел Гришатка из заключения — первым делом помчался к валу. По-прежнему ходят дозорные. Пушки в сторону степи дулами смотрят. Город в тревоге. Никаких перемен.
«Жив, жив царь-батюшка, — соображает Гришатка. — Убегу, сегодня же убегу. Дождусь темноты — к Сакмарским воротам. Увижу рыжего с бородой. Шепну ему слово «ворон» — и поминай как звали».
Не собьется теперь Гришатка с пути. Небо чистое. Ночи звездные. Разъезды царя-батюшки гарцуют у самого города.
Стало смеркаться. Собрался Гришатка, помчался к Сакмарским воротам. Подходил медленно, не торопясь, вытягивал шею — здесь ли стражник, что Рындиным зовется.
Нет Рындина. Все стражники у ворот то ли черные, то ли вовсе безусые и безбородые.
— Эх! — вздыхает Гришатка. — Видать, соврал Лаптев про рыжего человека… А может, смена не та?
Переждал, перемучился мальчик еще один день. Снова явился. На сей раз подошел поближе. Глазеет. Тут он, тут он, с бородой, рыжий. Рванулся мальчишка вперед, как вдруг чья-то рука за шею Гришатку хвать.
Вскрикнул, рванулся Гришатка. Однако рука, что петля, еще туже зажала шею.
Повернул человек Гришатку к себе лицом. Глянул Гришатка — Кобылин.
— Ты зачем здесь, паршивец. Ась?