Нецензурное убийство
Шрифт:
— Опиши его, друг, что-то у меня вроде начинает складываться.
— Ты прям не боксер, а какой-то судебный следователь! — загоготал Гайец, оплевав стол кусочками сельди.
— Начал — так говори, а не миндальничай, будто барышня, — вставил Закшевский, потянувшись за папиросой.
— Ну, профессор как профессор. За пятьдесят, с бородой а-ля Халлер [33] …
Пока он говорил, в мозгу у Мачеевского проходили, как в фотопластиконе [34] , картотека следственного отдела, фотографии из газет, лица случайных прохожих, которых какие-то тайные фрейдовские законы велели ему запомнить. Все это стало опасно напоминать карусель
33
Юзеф Халлер (1873–1960) — австрийский офицер, польский генерал, командовал в 1918–1920 гг. добровольческой «армией Халлера», или «голубой армией», названной так по цвету формы. После войны, в 20-е годы депутат сейма, осудил майский путч Пилсудского и был уволен из армии. — Примеч. пер.
34
Фотопластикон — устройство для одновременной демонстрации стереоскопических изображений группе зрителей. Состоит из барабана диаметром 3, 75 м, в стенках которого размещены 25 пар смотровых отверстий, снабженных линзами. Зрители сидели вокруг барабана, а перед их глазами перемещались стереоскопические картины — диапозитивы на окрашенных стеклянных пластинках размером 8 на 19 см. В комплект из 50 диапозитивов обычно входили фотографии экзотических стран или репортажи о важных событиях. — Примеч. пер.
Карусель резко остановилась. Должно быть, это отразилось на его лице, потому что Гайец спросил:
— Ну и что? Знаешь?
— Знаю, — кивнул он, оглушенный собственным открытием. Как бы идиотически это ни звучало, мысленным взором он видел единственный непокрытый белым пятном цензуры фрагмент первой полосы последнего номера «Голоса». Фото профессора Ахейца, специалиста по реставрации фресок.
Только через минуту до него дошло, что он сморозил глупость. Он не должен был этого говорить. Крепкая голова у этого Гайеца; хоть Зыга и пил не более, чем требовала суровая необходимость, он все равно сломался.
Мачеевский поспешно пытался придумать, что бы такое солгать.
— Это профессор … — начал он. «Ахейский, Ахейцы, Ахиллес, — лихорадочно соображал он. — Гомер, троянская война…» — Профессор Троян, я в газете читал.
— А ш-што … — Гайец икнул, — о нем писали?
На это ответить Зыге было нечего. Он прикрыл рот ладонью и, буркнув: «минуточку», резко встал с места. Направился неверной походкой к двери рядом со стойкой.
Когда он открыл дверь, в ноздри ударил запах мочи и хлорки. Короткий темный коридор вел в клозет, освещенный тусклой лампочкой. Слева две кабинки, справа — стена, облицованная бледно-зеленой панелью. По ней из нескольких отверстий в горизонтально прикрепленной трубе еле-еле стекала вода в канавку в бетонном полу. Над этой сточной канавой, более или менее на середине течения, горилообразный тип в клетчатом пиджаке раскачивался, словно стираные подштанники на ветру. Правой рукой он возился с брюками, левой держался за трубу, чтобы не упасть.
Мачеевский встал дальше, в самом углу, и расстегнул ширинку. Он хотел немного подумать, не следя за тем, чтобы не ляпнуть чего-нибудь при Гайеце. У него уже было немало: его собственное убеждение, что смерти Биндера и Ежика, хоть и кажутся с виду не связанными, должно что-то объединять, а также подтверждение того, что Биндер и Ахеец встречались по крайней мере один раз, и встречались тайно. Эти три элемента мозаики объединяли особа редактора и его газета, в которой профессор виднелся на фотографии и которую Ежик цензурировал. Однако разрозненные детали по-прежнему не желали складываться ни в одну конкретную фигуру. Еще более замутняли картину еврейский банкир-выкрест и его черный кадиллак. Зыга не находил ни следа преступной мотивации.
Младший комиссар ухватился за трубу над панелью и вдруг перед самым носом увидел нарисованное наспех изображение сисястой бабы, которая губами удовлетворяла блаженствующего кавалера. Его же обрабатывал сзади какой-то бородатый толстяк. Мачеевскому припомнились останки Биндера, при виде которых ему тогда пришлось отворить окно, чтобы не вырвало…
Тип в клетчатом пиджаке громко вздохнул, закончив ссать, и, пошатываясь, двинулся к двери. Зыга вдруг тоже покачнулся, хоть не выпил и половины того, что гориллообразный. Озарение пришло внезапно и огрело по морде так, что младший комиссар чуть было не забрызгал себе ботинки.
— А чтоб тебя! — пробормотал он.
Безымянный карикатурист специально для Мачеевского изобразил аллегорию криминальной загадки, над которой тот ломал себе голову. Баба — это Биндер (увиденный в последний раз, notabene, с пенисом во рту), первый тип — Ежик (заметьте, дорогой Ватсон, убитый в двух шагах от борделя), а второй — Ахеец (какое совпадение, даже физиономически его газетная фотография полностью соответствовала порнографическому рисунку в клозете!).
Ну да, Биндер печатал в «Голосе» свои разоблачения и клеветнические нападки. Цензор раз за разом затыкал ему рот, как этот фраер со стены своей девке. Однако в блаженном экстазе не следил, не имеет ли кто его сзади. Видеть, что происходит в действительности, мог наклонившийся вперед Биндер, а цензор?… Даже у такой гниды из староства нету глаз на заднице. Только какой интерес специалисту по историческим памятникам в том, чтобы трахать чинушу?
Задумавшись, Зыга даже не заметил, как закончил отливать, только стоял, всматриваясь в творение клозетного художника.
— Достаточно проверить, что видел поиметый Биндер! — пробормотал он себе под нос.
— Эй, вы! — ответил ему неожиданно голос официанта.
Зыга оглянулся.
На сей раз у официанта не было перекинутой через руку тряпки. Он держал ведро, из которого поднимались испарения хлора.
— Тут не галерея! — проворчал он. — Кончай, пан, дезинфекцию делать надо. Ща закрываемся.
— А телефон у вас тут есть? — Мачеевский застегнул ширинку.
— Ага, а еще телеграф и патефон! — Толстяк схватил ведро, будто собираясь выплеснуть его на Зыгу. — Алкаши хреновы!
— Алло, центральный комиссариат государственной полиции, слушаю вас, — отозвался в трубке голос дежурного старшего сержанта.
Зыга глянул краем глаза на железнодорожника, который, несмотря на предъявленное удостоверение, по-прежнему не верил, что этот настырный алкаш с носом, неправильно сросшимся после какой-то жестокой драки, и впрямь офицер следственного отдела. В дежурку его пустил, но сам выходить и не думал, хотя Мачеевский многозначительно покашливал. Начальник станции делал вид, будто этого не замечает, и углубился в изучение каких-то таблиц.
— Это М-масиевски, кто у телефона? — спросил младший комиссар.
— Пан комиссар Мачеевский? Так точно, старший сержант Новак. Вас плохо слышно, — добавил дежурный, хотя Зыга был уверен, что говорит совершенно нормально.
— Это не имеет никакого отношения к делу, — произнес он медленно и так старательно, как будто тренировал дикцию. — Мне надо проверить, отправили ли уже из моего кабинета рапорт в… — он бросил яростный взгляд на железнодорожника, — в командование округа корпуса.
На том конце провода повисла тишина. Младший комиссар ругался себе под нос, что так упорствовал насолить трепачам из контрразведки и легкой рукой отдал им ключевой для дела номер «Голоса». Тот самый, с объявлением о девочке и молитвенничке — и отцензурированной первой полосой с фотографией профессора. В ней должно было таиться элегантное решение геометрической задачи: Биндер — Ежик — Ахеец, нить, связывающая двух убитых и одного живого.
— Нет, пан младший комиссар, не знаю, как это могло случиться…