Нечаянная для волка-одиночки
Шрифт:
Оставлять его лежащим вниз лицом, с неестественно вывернутой рукой, зацепившейся рукавом за угол стола, было точно нельзя. По логике, его бы на кровать переложить. Но из меня тягач не выйдет даже в примерном приближении. Проще кровать принести сюда. И то, не факт, что сдвину с места. А вообще, о чем я? Чтобы его просто переложить в более удобную позу, мне нужно будет двигать непослушное тяжелое тело. Это не пульс пощупать через накинутый на запястье кусок разорванного подола. Тут я не смогу контролировать процесс. Вспомнила, какую боль получаю от простых прикосновений, и нервно поежилась.
А потом отругала себя. Человеку нужна помощь! Он одет. Я тоже. Вероятность касаний кожа к коже не так уж и велика. А боль. Она
Выход нашелся проще. Я просто притащила с кровати тюфяк. И перекатила на него безвольное тело. Судя по тому, что человек так и не подал признаков жизни, он не спит и не притворяется. Ему реально плохо. Оторвала от нижней юбки кусок ткани, смочила водой из кувшина и положила ему на лоб. Случайно коснулась рукой лица. И ничего. В смысле, ни ожога, ни боли, ни паники. Это открытие настолько было неожиданно, что я едва удержалась, чтобы не проверить его реальность. Удержал многолетний опыт.
Пока суд да дело, за дверью уже начинался день. В печи прожорливый огонек дрова почти доел и медленно дремал на углях. Вспомнив, что кроме этих углей, источника огня у меня нет, сбегала, принесла несколько толстых сучков. Сунула один из них на угли. Зацепилась взглядом за котелок со вчерашним мясом. Поставила ближе к огню в надежде, что закипит. Так, по крайней мере, у меня будет, пусть не вкусный и не очень свежий, но вполне съедобный обед. Вместо завтрака выпила пару кружек воды. Есть пока не особо хотелось, а еда, приготовленная без соли, аппетита не вызывала.
Сменила тряпку на лбу лежащего на тюфяке мужчины. Смочила ему пересохшие губы. Теперь моя задача — не дать ему умереть. Оторвала еще кусок юбки. Этой тканью буду протирать лицо и грудь, если жар усилится. А пока надо бы пополнить запасы воды. И привести себя в порядок. Да и присмотреть удобные кустики. Никакого «эм-жо» в обозримом пространстве я здесь не увидела пока.
К моему удивлению и радости, ручеек был не так уж и далеко. Его журчание я услышала, пока подбирала удобные заросли. Вот почти уверена, что в этом лесу даже муравьи не ползают, а кустики выбрала все же самые густые.
Набрала в кувшин чистой воды, умылась, прополоскала приготовленную для ухода за пациентом тряпицу. Платье, конечно, восстановлению не подлежит, но разорвано не так уж и критично. При свете дня оторвала все висящие клочки. Укоротила немного нижнюю юбку. Обрывки тоже прополоскала. Высохнут у печи. Кто знает, может, куда смогу приспособить. Посмотрела еще раз на себя, отразившуюся в спокойной воде чуть ниже журчащего водопадика, обреченно вздохнула и поплелась обратно в избушку. Да, именно избушку, чем-то похожую на сказочное жилище трех медведей. Приземистую, крепко сбитую из могучих бревен, надежно прижатую к земле крышей, крытой дерниной. Вот только не хватало расписанных яркими узорами ставен. А оконный проем затянут промасленной тряпкой, почти не пропускающей свет. Я приподняла к глазам обрывок органзы. На лето — чисто от комаров вполне подойдет. И то при условии, что те прилетят.
Занесла кувшин в дом, раскидала тряпки для просушки. Бросила на угли еще одно полено. Сдвинула в сторону кипящий котелок. Сменила высохшую тряпицу на голове пациента. Именно пациента. Думать, что это сильный взрослый мужчина, себе запретила. Так было проще оставаться адекватной и не скатиться в панику. И без того каждый шаг рядом с ним, каждое прикосновение отдавались внутри мелкими спазмами. Или это было очень похоже на страх. Или… В книгах так описывают влюбленность. Не бабочки, конечно. Пусть лучше буду считать, что фобия моя так себя ведет. Потому что влюбляться мне нельзя. Это будет больнее ожогов. Проверено. Любить и не иметь возможности просто поговорить наедине, просто прикоснуться. Отвергнуть и видеть его счастливым рядом с другой. Нет. Еще одно такое испытание я не выдержу.
И пусть тогда это была почти детская влюбленность. Просто, повзрослела я немного раньше сверстников. Они жили, а я выживала. Да, у меня была поддержка сердобольной бабы Нюси, но ее пенсии едва хватало ей самой, чтобы не протянуть ноги. Конечно, у нее было достаточно хороших знакомых, чтобы помочь и ей и мне. Но это была помощь практическая, а не финансовая. Устроить в общежитие, найти подработку. Я умела выживать. Но выживать среди людей, найти оплачиваемую работу, купить продукты и одежду, и сэкономить при этом, чтобы на завтра у меня была копеечка на кусок хлеба, если не подвернется новая подработка. А сейчас я с ужасом поняла, что магазинов рядом нет, и не будет. Что все, что я имею — котелок с остатками вчерашнего ужина и ручей с чистой водой неподалеку. Что тот, кого я боюсь до панической атаки, — единственный мой мостик для выживания. И он сейчас лежит на старом замызганном тюфяке почти без признаков жизни. И, как мне вернуть его с пути в мир иной, я не знаю.
Стон. Пара бессвязных слов, позвучавших с тюфяка, вернули меня в реальность, выдернув из накатившего отчаяния.
Он сильный. Он выживет. Он вытащит меня из беды. По-другому и быть не может.
Я сильная. Я не умру, пока не вытащу его из горячки и бреда. Я справлюсь.
Глава 17
Посреди огромного зала приемов практически на полу, сжимая рукой забытый кубок с остатками крепкого эля, сидел мрачный, словно обессилевший, мужчина. Массивная фигура без грамма жира под богатой одеждой выдавала в этом образе воина. Знание того, что он оборотень-волк, указывало в купе с фигурой на силу альфы. А одежды — на статус правителя. Да и вход в тронный зал в столь неурочный час открыть могли только двое. Его дворецкий и он сам. Так было заведено после гибели его родителей. Тогда с последним дыханием отца он узнал тайну, сломавшую его привычный мир и ставшую основой тайны нового правителя Объединенных Земель.
Длинные темно-русые волосы, обычно стянутые в низкий хвост, сейчас в беспорядке струились по плечам и спине. Радужка карих в спокойном настроении глаз сейчас была почти желтой, что говорило о крайней степени гнева. Он и злился. И ушел сюда, чтобы не сорвать свою злость на ком-то неповинном.
Поиски опять ничего не дали. Убийца сестры пятый год гуляет на свободе, а лучшие стражи и разведчики до сих пор не могут выйти на след.
Его умение сдерживать эмоции, мудрость, которую ценил даже отец, его способность к стройному анализу полученных данных трещали по всем швам от одной только мысли, что в один момент придет известие о смерти этого оборотня. Это было бы… крахом его мечты, главного желания: лично поквитаться с убийцей сестры. Он перепроверил все улики, большинство из которых доказывают, что женщина погибла от рук мужа, несправедливо обвинившего ее в измене. И пусть по некоторым данным тот сделал это в порыве ревности и в состоянии аффекта, вины это с него не снимало. Убийца — муж. И его, Стигмара, бывший лучший друг. Найти и покарать. Не самосуд. Нет. Все в полном соответствии с законом. Смерть за смерть. Но сначала посмотреть в наглые красновато-коричневые глаза… нет, не врага — предателя.
Миранда была главным сокровищем Стигмара, его тайной и тщательно скрываемым изъяном. Да, отношение к ней с юности было отнюдь не братским. Стремление затащить сестру в постель выматывало до болезни. А необходимость скрывать это от всех, чтобы не разочаровать родителей недостойными чувствами, заставляло изматывать тело физически, наращивая мышечную силу.
Признание отца перед смертью, что Миранда — приемная дочь, едва не вынудило его ускорить события. В тот момент он едва не сорвался и не добил отца. Только понимание, что этот срыв уже ничего не изменит, остановило его.