Нечаянная радость (сборник)
Шрифт:
Владлен смотрел свой сон и, причмокивая, улыбался.
Электричка плавно остановилась и замерла.
Кто-то вышел, кто-то вошел… Двери затворились, поезд начал плавно отходить от платформы.
– Следующая остановка Макаровка! – прозвучал равнодушный голос из репродуктора.
Владлен открыл глаза, цветы и девушка с ребенком растаяли в тумане оборванного сновидения. Он досадливо поморщился, покрутил головой, потом внимательно посмотрел на спящего отца Агапита, осторожно спустил ноги на пол, наклонился
Рюкзак был тяжеленный, Владлену без помощи даже и на спину его бы не закинуть. Примерившись, он покачал головой и опустил рюкзак на место; попробовал на вес сумку, но и та оказалась не легче. Вздохнув, он достал из-под лавки свои костыли и, мягко, как индеец, ступая грязно-серыми растоптанными кроссовками, пошел к выходу из вагона. На ходу оглянувшись, насмешливо сделал иеромонаху ручкой и вышел в тамбур.
Он не видел, как отец Агапит открыл глаза и, будто в ответ на глумливый жест Владлена, перекрестил его в спину.
– Иди, иди уж, чадо… – проворчал иеромонах и достал из кармана куртки мобильный телефон. – Алло, Виктор?.. Бог благословит… Я к Макаровке подъезжаю, а в десять буду в Красногорске. Можешь меня встретить? Я в последнем вагоне еду. Кстати, трудника тебе везу! Только не знаю, довезу ли… Да, сложности есть… До встречи! – и он снова безмятежно задремал.
Владлен в тамбуре приготовился к работе: приладил к рукам костыли, аккуратно натянул набок берет в тщетной попытке прикрыть фингал: в деле, к которому он готовился, главное было сразу произвести нужное впечатление. В следующий вагон он вошел уже на костылях, остановился и проникновенно начал:
– Граждане пассажиры! Простите меня, что я, такой молодой, прошу у вас помощи. Только не у кого мне больше просить! Пострадал я за родину на чеченской войне, инвалидом стал, и оказался не нужен государству. Помогите, кто сколько может!
Он стянул с головы берет и, неловко держа его рукой, опирающейся на костыль, пошел по проходу, заглядывая в глаза пассажирам. Большинство на него никак не реагировало, иные косились неодобрительно, заметив лиловое украшение под глазом, но некоторые сердобольные женщины все же бросали ему монеты и даже бумажные десятки. Владлен вышел в тамбур, деловито пересчитал деньги, сунул их в карман и снова надел берет. Прошел в следующий вагон… А по вагону, ему навстречу, с песней двигались трое мужиков в камуфляжках: впереди ковылял инвалид на костылях, второй шагал позади с гитарой, а третий шел за ними с беретом в руке и собирал деньги.
Мужики были значительно старше и крупней Владлена. Они дружно и ладно пели:
А на войне как на войне, а нам труднее там вдвойне. Едва взошел над сопками рассвет, мы не прощаемся ни с кем — чужие слезы нам зачем? — уходим в ночь, уходим в дождь, уходим в снег. Батальонная разведка, мы без дел скучаем редко, что ни день – то снова поиск, снова бой. Ты, сестричка в медсанбате, не тревожься Бога ради, мы до свадьбы доживем еще с тобой…Эти трое изображали «афганцев». Владлен тихонько присвистнул, бормотнул привычное «Ёшкин корень!», развернулся и побежал назад, в только что пройденный им вагон, подхватив под мышку костыли. Пассажиры, оживившись, бросали ему вслед удивленные и возмущенные взгляды, а некоторые даже и подходящие к случаю слова.
Владлен ворвался в свой вагон и тут же сбавил скорость. Тихо, почти крадучись, подошел он к своему месту, сел и, стараясь не греметь, аккуратно спрятал костыли под лавку.
Отец Агапит, не открывая глаз, спросил:
– Не сбежал, Владик?
– Да ты что, батюшка?! – деланно возмутился Владлен. – Ты меня выкупил, я теперь твой раб – куда ж я от тебя без спросу?
– Ты раб Божий, а не мой! – с улыбкой, но очень серьезно ответил отец Агапит. – Мне-то зачем такой раб, подумай сам.
– Ясен пень – Божий! – торопливо согласился Владлен, оглядываясь на двери вагона.
Он улегся на скамейку и свернулся комочком. Отец Агапит вздохнул и вновь задремал.
Но недолго удалось им пребывать в покое. С треском распахнулись двери, и в вагон вошли давешние «афганцы», а с ними черный и косматый цыган в мятой фуражке, невысокий, но по виду силы и крутизны немереной. Последним шел инвалид на костылях, вернее, с костылями, потому как нес их под мышкой. А за ними, в закрывающиеся уже двери, проскользнул еще и цыганенок, так душевно и истошно певший «Ламбаду» в начале пути.
Владлен разом проснулся, будто его кто толкнул, и в ужасе уставился на вошедших.
– Этот? – негромко спросил цыган.
– Вроде он, – нерешительно ответил инвалид, – только тот на костылях был.
Цыганенок нырнул под лавку и достал Владленовы костыли.
– Вот они, костыли, Миша!
– Ясно! – Цыган мрачно поглядел на иеромонаха. – А ты, значит, на монастырь собирал?
Отец Агапит хотел что-то возразить, но Владлен толкнул его в бок: молчи мол, батя, а то хуже будет!
– Не, Миша, монах на месте сидел! – заступился за отца Агапита цыганенок.
– Цыц! – осадил его цыган. – А ты чей будешь? – как-то непонятно спросил он Владлена.
Но Владлен его понял.
– Дяди Саида, – белыми губами ответил он.
– Так выходит, Саид и его братья по чужой ветке пошли?
– Нет-нет, Миша, – испуганно затараторил Владлен, – дядя Саид никогда бы на такое не пошел! Это я сам для себя решил маленько денег собрать, к сеструхе ехать хочу. Только я не знал, что эта электричка твоя, думал – ничья.