Нечаянная роль
Шрифт:
Бруснин повнимательнее присмотрелся к террористу, который по-прежнему стоял в двух шагах от него и мысленно усмехнулся. Э-э-э, парень… Горящие глаза фанатика? Нет, фанатизм тут на втором плане. Вон как зрачок расширен. Белки покраснели. Неестественный блеск. А это, батенька, признаки наркотического опьянения. И как видно, дозу ты себе зарядил немалую…
– Все вы, гяуры, подохнете и отправитесь в джаханнам, – адресуясь к пленникам и очевидно имея в виду мусульманский аналог гиены огненной, пообещал этот абрек в завершение своей импровизированной проповеди. – А нас, воинов Аллаха, ждёт джаннат.
Надо полагать, джаннат – это их рай, догадался Бруснин и неожиданно для самого себя негромко и очень спокойно произнёс:
– Наркот ты обдолбанный, а никакой не воин Аллаха.
Почему он так поступил, он, убей бог, не сумел бы объяснить даже под пыткой. Может, взыграла строптивая натура потомка ссыльнопоселенцев. Впрочем, теперь это было уже неважно: что сделано, то сделано. Несомненно такая дерзость не могла остаться безнаказанной. Секундная пауза. Затем последовал сильный удар прикладом автомата в лицо, и Александр Валентинович потерял сознание…
– Саша! Сашенька!
Он открыл глаза. Тася отчаянно теребила его за плечо.
– Что с тобой? Тебе плохо? – допытывалась она.
Бруснин принял сидячее положение и, включив лампу, стоявшую на прикроватной тумбочке, ошарашено посмотрел по сторонам. Вокруг ставшая за время отдыха привычной обстановка бунгало. Всё на своих местах. На часах – без пяти три. Ощупав руками затылок, он ничего необычного там не обнаружил. Стало быть, это был всего лишь сон…
– Я так испугалась. Ты так громко вскрикнул, – тараторила Тася, приглядываясь к нему.
– Всё в порядке, – успокоил он её. – Просто плохой сон приснился.
– Страшный? – тут же заинтересовалась жена.
Стараясь свести всё к шутке, Александр Валентинович состроил уморительно-испуганную гримасу.
– Аж жуть.
– Расскажи! – мгновенно позабыв о недавних треволнениях, потребовала она.
Господи, какая же ты – ещё в сущности девчонка, подумал Бруснин, в который раз поражаясь детской непосредственности супруги и её способности к резкой смене настроения. Однако заниматься пересказом своего и впрямь страшноватого сновидения ему не хотелось.
– Как-нибудь в другой раз, – пообещал он и, дабы избежать дальнейших приставаний и расспросов, напомнил. – Завтра трудный день. Перелёт… Так что, давай-ка лучше спать, зайка.
Сработало. Она покорно улеглась на подушку, а он поцеловал её в щечку и погасил светильник, вновь погрузив комнату в предутренний полумрак.
Непродолжительные майские каникулы в Черногории закончились, и жизнь быстро вернулась в привычную будничную колею. А значит, опять началась работа, работа, работа… Шло время, и то дурацкое ночное видение стало понемногу стираться из памяти. Подумаешь, приснилась какая-то ерунда, да и бог бы с ней. Однако в последний день июня эта тема нежданно-негаданно аукнулась.
Накануне в театре состоялось закрытие сезона. Давали «Маскарад». Всё-таки две тысячи четырнадцатый год для Михаила Юрьевича юбилейный. Как-никак двухсотлетие со дня рождения. Главреж решил, что постановка лермонтовской драмы в качестве завершающего штриха – ход беспроигрышный. И не прогадал. Всё прошло как нельзя лучше. По окончании действа публика рукоплескала.
На тридцатое была запланирована пресс-конференция, посвящённая окончанию театрального сезона. Отвертеться от этого мероприятия Александр Валентинович никак не мог – положение обязывало, всё-таки Народный артист. Так что, хоть никаких других неотложных дел в театре у и не было, пришлось приехать и честно отсидеть сорок минут в обществе коллег и журналистов, делясь творческими планами.
По окончании пресс-конференции, когда зал начал стремительно пустеть, худрук Юлий Маркович перехватил его на полпути к выходу.
– Саша, не убегай, пожалуйста. Есть разговор.
И жестом пригласил Бруснина следовать за собой в кабинет. Там они расположились на диване возле журнального столика.
– Я по поводу твоей сказки… – начал руководитель театра.
– Неужто кто проявил интерес? – воодушевился Бруснин.
Как-то, ещё в январе, сидючи на заснеженной даче, он неожиданно легко написал пьесу-сказку в стихах. О чём? О любви и доброте, о верности и предательстве. В общем, было в ней всё, чему положено быть в сказке. Подвигло актёра на сочинительство вполне искренне желание, вернуть к жизни подзабытый Ершовский стиль… Хотя… Ну да, да! И гордыня, конечно же тоже, чего уж лукавить! В глубине души надеялся перещеголять классика русской литературы с его «Коньком-горбунком». Впрочем, об этом он предпочитал не вспоминать, потому как получилось, хоть и недурственно, но до установленной им же самим планки явно не дотягивало.
Мечталось, конечно, о постановке на сцене родного театра. Пошёл к худруку. Тот, ознакомившись с тестом, похвалил, не скупясь на комплименты, но в итоге мягко и необидно, как он умел, отказал. Мол, в репертуар не вписывается. Мы – театр академический. Наш удел – классика. Дескать, по мере возможности попробую заинтересовать ТЮЗы, а там как карта ляжет. А теперь вот вернулся к тому довольно давнему разговору.
– Проявить-то проявил… А сложится ли с постановкой, не знаю… – художественный руководитель театра с сомнением покачал головой. – Осилят ли? Там ведь у тебя бал, драконы летают и всё такое… Для областного театра бюджет может оказаться неподъёмным…
– Юлий Маркович, не томите, – поторопил его Бруснин и, пытаясь скрыть вспыхнувший огонёк надежды, свёл всё к шутейному. – У меня, между прочим, давление.
– Давление у него! – хмыкнул худрук, усмехнувшись. – Да у тебя здоровья, как у танка! Вот у меня давление, так давление…
Это было сущей правдой. Старик уверенно приближался к восьмидесятилетнему юбилею, и болячек у него хватало. Впрочем, на зависть сверстникам, держался он бодрячком и вкалывал на благо театра с ничуть не меньшим энтузиазмом, чем в молоды годы.
– У меня вчера был Алик Авходеев, директор Волгоградского ТЮЗа, – сжалился наконец Юлий Маркович над терзавшимся неопределённостью Брусниным. – Приезжал, правда, по другому вопросу, но и о твоей пьесе речь тоже зашла. Я месяц назад ему её переслал… В общем, он заинтересовался, – с этими словами худрук протянул актёру визитку. – Вот. Позвони.
Бруснин взял карточку.
– Непременно позвоню.
Он хотел, было, поблагодарить да и откланяться, но слова застряли в горле, когда взгляд упёрся в лежавшую на журнальном столике газету.