Нечто по Хичкоку (сборник)
Шрифт:
Расти перестал бить неподвижную груду плоти, его силы иссякли. Он долго лежал и сам неподвижно, а потом начал бесплодные попытки освободиться от веревок.
Фонарь тем временем светил уже слабее и вскоре потух. Полная тьма, полная тишина. Нет, не полная тишина — послышался шорох, попискивание, беготня. Начали возвращаться крысы.
Маргарет Клер
Искусство требует жертв
Меня донимали кошмары. Эти ужасные сны, когда тебя преследуют, ты стараешься спастись, ты из всех
Пожалуй, стоит начать с 1933 года, когда я отправился погостить у тетки Мюриель. В то время я уже полгода ходил без работы. Однажды я получил ее письмо, я даже не могу сказать, в одно прекрасное утро, потому что я в течение двух последних недель очень редко ел что-нибудь. Тетка Мюриель не была в точном смысле слова моей теткой, она была мне двоюродная бабушка, но даже и это не совсем точно — она была чем-то еще более отдаленным, но все же родственным, со стороны своей матушки. Последний раз я видел ее, когда еще был ребенком в коротких штанишках.
Подобное письменное приглашение погостить, полученное от дальней и почти забытой родственницы, должно было, по крайней мере, удивить меня, хотя тетка объясняла в письме, что она стара, одинока и ей был необходим кто-нибудь родной рядом. Меня ее письмо совершенно не удивило, потому что голодного человека трудно чем-нибудь удивить. В письме был перевод и билет до Дауни, где жила тетка. Получив по переводу деньги, я уплатил, все что был должен за квартиру, угостил себя в ресторане, и у меня осталось два доллара тринадцать центов.
Я сел в поезд, отходивший во второй половине дня, и на следующее утро уже поднимался по лестнице дома, в котором жила тетка Мюриель. Она сама мне открыла дверь. Мне показалось, что она в самом деле была счастлива увидеть меня.
— Ах, как хорошо, что ты приехал! Прямо не знаю, как тебя благодарить. Очень хорошо, просто очень хорошо, — твердила она.
Я уже не был голоден, поэтому меня слегка удивил такой горячий прием, и я отметил, что, повторяя некоторые слова, она делает на них какое-то странное ударение. Впрочем, меня немножко растрогало радостное волнение этой старой девы. Что касается старости, то я не нашел тетку более старой, чем пятнадцать лет назад. Тогда она держалась прямо, благодаря китовому усу в корсете и накрахмаленным воротникам, то же самое наблюдалось и теперь. Наиболее приятную часть этой мысли я высказал тетке вслух.
— О Чарльз! — воскликнула она, — какой ты, однако, льстец!
Тетка одарила меня улыбкой и пропустила в дверь. Я шагал за теткой по лестнице, ведущей на третий этаж, где была моя комната. Когда тетка оставила меня одного, я убрал мой чемодан из искусственной кожи в стенной шкаф и пошел в ванную, которая была рядом с моей спальней.
Когда я спустился в столовую, служанка, которая была много старше моей тетки, заканчивала
Под ободряющим взором моей тетки я насыщался многочисленными кушаньями, пока не почувствовал, что меня начало клонить к приятному полусну. Я отклонился от стола и закурил сигарету.
В очень хорошем расположении духа я сидел и слушал свою тетку. Ее монолог был построен по такой схеме: первая часть — жалобы на здоровье, возраст и одиночество; вторая часть — восхищение собственной идеей пригласить в гости молодого родственника. Прислушиваясь более внимательно ко второй части монолога, я понял, что от меня ожидаются некоторые услуги. Например, я буду прогуливать собачонку, паршивенького шпица Тэдди, буду относить письма в почтовый ящик. Я подумал, что это справедливо, о чем и сказал тетке.
Сольная партия тетки соскользнула в наш небольшой дуэт, в котором сразу наступила пауза на несколько тактов. Тетка взяла на колени маленького Тэдди. Поглаживая собаку, тетка что-то обдумывала, а потом удивила меня признанием, что она прямо-таки с какой-то страстью занимается рисованием. Она сунула Тэдди подмышку и, сходив к столу из светлого ореха, принесла оттуда папку со своим рисованьем.
— Я всегда рисую в столовой, — сообщила мне тетка, — потому что здесь очень удачное освещение. Скажи, что ты об этом думаешь?
Она протянула мне с полсотни листков рисовальной бумаги. Я разложил рисунки на столе, на пустых местах между грязными тарелками, и стал их внимательно разглядывать. Все рисунки были выполнены карандашом. Только один-два из них были слегка подкрашены акварельными красками. На всех рисунках было изображено одно и то же — четыре яблока на фарфоровой тарелке. Каждый рисунок был рожден в тяжелых муках. Резинка соперничала на бумаге с карандашом, и в результате их состязания каждый рисунок превращался в серое месиво серых и сальных пятен. С очень умным видом я смотрел на эту мазню и соображал, в каких выражениях передать свое восхищение.
— Гм, гм! Вам удалось… э-э… выразить… э-э… так сказать… э-э-э… самую суть этих яблок.
Я подумал немного и добавил:
— Это очень-очень похвально.
Тетушка улыбнулась.
— Я рада, что тебе это понравилось… Ты знаешь, моя служанка Ами мне сказала, что глупо столько времени работать над этой ерундой. Но я не могла прекратить работу над «этой ерундой», пока все эти яблоки не будут нарисованы точно такими же, как они выглядят на тарелке… Ты знаешь, Чарльз, что было самым трудным?
— Что, ма тант?
— Самым трудным было то, что яблоки не могли сохраняться свежими, они высыхали, хотя я их и убирала после работы в холодильник. Меня выручила все же Ами, она подала прекрасную идею опускать яблоки в горячий воск, и восковая пленка их сохраняла бесконечно долго.
— Великолепная мысль, ма тант!
— Ты согласен? Но знаешь, Чарльз, мне уже надоедают эти яблоки, я хочу переменить тему. Я долго думала, что взять, и остановила свой выбор вот на этом деревце.