Недавние были
Шрифт:
Я уже рассказывал о том, что в 1921 году Кривополенова была вызвана Луначарским в Москву. История этой последней поездки Марьи Дмитриевны в столицу стоит того, чтобы на ней остановиться подробней. Когда возникла идея пригласить Кривополенову в Москву для участия в концерте в день открытия третьего конгресса Коминтерна, «в Архангельский губисполком была послана телеграмма за подписью А.В. Луначарского: не согласится ли бабушка Кривополенова выехать в Москву? За сказительницей было решено послать специального человека, который бы заботился о ней в дороге. Луначарскому рекомендовали совсем молоденькую студентку Анну Ипполитову.
Луначарский покосился на хрупкую девушку и, улыбаясь, спросил:
– А вы не боитесь ехать в такую даль? Там белые медведи и болота.
– Дайте мне в дорогу пуд махорки, - ответила практичная студентка.
Девушку снабдили махоркой и выдали внушительный мандат, в котором сообщалось, что Ипполитова «срочно командируется в Пинегу Архангельской губернии за сказительницей бабушкой Кривополеновой…» Но когда Ипполитова, вооруженная этим мандатом с подписью Луначарского, отправилась оформлять проездные документы, поглядев на этот мандат, ей возвратили его обратно:
– Поездка за бабушкой - дело семейное. Билет выдать не можем.
Не получив билета, Ипполитова вернулась в Наркомпрос… В Наркомпросе Луначарский на своем личном бланке написал:
Разъяснение
С поездкой т. Ипполитовой за бабушкой Кривополеновой вышло недоразумение. Командировку посчитали за частное дело, между тем как она делается по специальному решению Совета Народных Комиссаров, постановившего бабушку Кривополенову в возможно комфортабельных условиях перевезти в Москву, дать ей академический паёк и весьма повышенное денежное содержание и вообще обеспечить остаток её дней.
Дело это считается государственно важным, и я прошу командировку считать одной из первоочередных.
Нарком по просвещению А. Луначарский.
– Да. Да. Пусть знают, что это уже не простоя бабушка, а государственная бабушка, - говорил с присущим ему добродушным юмором Анатолий Васильевич.
– Кривополенова - такое же наше достояние, как наши классики, как наши произведения искусства. Она живой памятник народной культуры.
Ипполитова покатила в Архангельск, а оттуда, при содействии губисполкома, отправилась на Пинегу».
С лёгкой руки Луначарского Марью Дмитриевну стали частенько называть «государственной бабушкой». И это соответствовало истинному положению вещей. Сама Кривополенова сознавала себя именно государственным человеком, в чём я убедился во время разговора с ней. Но об этом разговоре несколько позже, а сейчас мне бы хотелось продемонстрировать одну жанровую картинку, характеризующую взаимоотношения наркома и пинежской старушки.
Приехав в последний раз в Москву, «…с нетерпением ожидала Кривополенова встречи с Луначарским. Но он не сразу смог к ней приехать. И бабушка на него дулась. А когда он всё же приехал к ней в гости и бабушку пошли звать, то она ответила:
– Я ещё чулок не довязала.
Пошли звать второй раз:
– Когда будет пора, приду. Я дольше ждала.
И дождавшись третьего приглашения, вышла строгая и поклонилась в пояс.
Но вскоре бабушка разошлась - пела песни и сказывала сказки. Исполнила даже редкую былину «Вавило и скоморохи». Луначарский засиделся до поздней ночи. А на прощанье сказал:
– А теперь, бабушка, приезжай к нам в гости в Кремль…
После его отъезда Кривополенова сказала:
– Человек, видать, хороший. Нать ему рукавички связать.
– И принялась за трёхцветные пинежские рукавицы.
Вскоре Луначарский приехал за ней на машине и отвез к себе домой обедать. На столе стояли пироги и вино.
– Ну как, бабушка, выпьем?
– У тебя в гостях быть - да вина не пить!
– сказала бабушка и выпила рюмку.
Заметив на стене портрет балерины Айседоры Дункан, она сказала, обращаясь к хозяину:
– Батюшка, хоть в гостях воля не своя, а ты поверни-ко эту стыдобу. Мне не смотреть…
Луначарский покорно завесил портрет газетой».
В заключение - два эпизода из очерка Олега Ларина, о котором я уже упоминал:
«…Время сделало своё дело. Всё трудней и трудней давались Кривополеновой выступления в больших залах. У неё опадал голос, и она стала хуже слышать. Однажды, устав от длинной старины, она громко позвала сидящую в зале Ипполитову:
– Анюткоу, иди пособляй, у меня голосу не хватат».
Когда очеркист Ларин приехал в Чаколу, чтобы поклониться праху сказительницы, его провожала на кладбище старая крестьянка Анисимова. На обратном пути очеркист спросил у неё, помнит ли она Марью Дмитриевну.
«Махоню-ту?
– живо откликнулась Анисимова.
– Как не помнить-то? В Веегорах она жила. Во-он Веегоры-то.
– Она рукой показала на противоположный берег Пинеги… - Чисто место, далеко видко - версты на две. А мы, ребятишки, ждём, высматриваем. А она идёт оттуда. Снежком похрустывает, тропку прокладывает. Маленька така, худошшава, а колобком катитсе… У нас шуму-то, радости: ведь видко, всё видко! Мы с горы - и к ней. Кто на санках, кто на чём. «Бабушка, - кричим, - давай старинку сказывай». Она тут зарадуется заразговариват. Говоркая была старушка. Пела, как с полки брала, и всё разно… Она нам и «Вавилу» сказывала и «Соловья Будимировича». А о князе Романе ведёт, как он жену терял, - дак плачот, и мы плачом».
Однако достаточно ссылок на чужие глаза и уши. Порч обратиться к своим и рассказать о встрече моей с Марьей Дмитриевной Кривополеновой. Но прежде всё-таки ещё несколько о том, что предшествовало этой встрече. Кривополенова, как уже было сказано, с пятнадцатого по двадцать первый год трижды побывала в Москве. Но дело не ограничилось Москвой. Она была и в Петрограде, в Твери, Саратове, Харькове, Екатеринославе. Выступала она в научных учреждениях, в школах, вузах, театральных залах. Выступала перед учеными специалистами, перед детьми, рабочими, писателями, художниками. И в любой аудитории, в любом городе реакция слушателей была восторженной.