Недавние были
Шрифт:
Мне ничего не оставалось, как ответить бодрым голосом:
– Доплывём.
Но плыть было всё труднее. Лодку начало пошвыривать волной очень резко, и выгребать против такой волны становилось невмоготу. Если бы Паук спросил меня ещё раз, доплывём ли мы, я, пожалуй, не знал бы, что ему ответить. Я нажимал на вёсла из последних сил, но сил оставалось уже немного.
Трудно было в таких условиях ожидать чего-либо хорошего, но то, что случилось через два с половиной часа после отплытия нашего с
– Ну вот и приехали, - сказал я, глядя вслед уплывающей половине весла.
– Ага, - отозвался мой Паук довольно спокойно, и я впервые подумал, что всё-таки мне повезло на спутника в этом путешествии.
Мне не пришлось ни успокаивать его, ни призывать к порядку. Он продолжал орудовать банкой, выкачивая из лодки воду, и, видимо, не был обескуражен нашими приключениями. Я уже с удовольствием глядел на моего сотоварища, и длинноусое добродушное лицо его вовсе не казалось мне теперь, как это было в начале знакомства, невыразительным и равнодушным. Он все-таки был молодец, этот Паук. Промокшие, охолодавшие, усталые и голодные, мотались мы теперь по воле волн, не зная, что будет с нами в следующую минуту, но Паук мой не исторгал ни жалоб, ни стонов.
Должно быть, в воздаяние за доброе поведение и долготерпение нас в конце концов вынесло прибойной волной на мелкую косу какого-то островка. Мы тотчас выпрыгнули через борт в воду и подтащили лодку к берегу. Под конец нашей нелегкой операции хорошая волна так поддала в корму лодки, что залила её почти целиком. Эта же волна и нас окатила, да к тому же свалила с ног.
Это было нам, так сказать, на закуску и, как это ни странно, вызвало дружный смех. Но в общем было, конечно, не до смеху. Островок, к которому нас прибило, был пустынен. Как с него выбраться, мы понятия не имели. Впереди не виделось для нас ничего доброго. У нас не было с собой ни еды, ни сухой одежды, никакой защиты от холода.
Что можно было в таких обстоятельствах предпринять? Прежде всего надо было осмотреть островок, на который мы попали. Мы вытащили лодку как только могли далеко на берег и побрели куда глаза глядят. Остров изгибался дугой, и за поворотом дуги мы, к великому нашему удовольствию, увидели двух людей в высоких сапогах-бахилах. У одного из них был в руках багор, у другого - топор. Они стояли у кромки воды и вытягивали к ногам своим бившиеся у берега брёвна. Неподалеку стояла лодка.
Мы пошли к лодке. Хозяева её увидели нас. Один из них - тот, что с багром, остался при лодке; другой, держа топор в правой руке, сделал несколько шагов в нашу сторону и остановился. Вид у него был неприветливый и даже угрожающий. По-видимому, ничего хорошего от нас он не ждал и всем своим видом старался показать, что и от него ничего хорошего нам ждать не следует. Если прибавить к этому, что дядя с топором был могучего сложения и на голову выше каждого из нас и что мы не имели с собой не только топора, но и перочинного ножа, то станет понятным, что мы, хотя и очень нуждались в помощи, приближались к нему с некоторой опаской.
На поверку
Как вскоре выяснилось, сговориться с ними не представляет никаких трудностей, и они взялись доставить нас на своей лодке на соседний Кегостров, откуда в Архангельск регулярно ходили пригородные пароходы. Спустя полчаса, привязав к корме Лодки четыре бревна и прихватив нас с собой, они поплыли к Кегострову. Там мы с Пауком сели на пароход и к вечеру добрались наконец до города.
Вот, пожалуй, и всё, что можно рассказать об этом штормовом походе на моей последней лодке. Да, она была последней, и больше я её не видал. Когда спустя неделю, одолжив ялик у одного из своих приятелей, я отправился за лодкой, её не оказалось там, где я её оставил.
ОНИ УЧИЛИ ПРЕКРАСНОМУ
В субботу вечером я и мои братья собираемся на лодке за реку. Братья забирают вёсла, уключины, руль и румпель, я - закоптелый жестяной чайник с помятыми боками, набив его предварительно картошкой доверху.
На пристани нас ждут Вася Виноградов и две его приятельницы - Маша Серебренникова и Маша Калинина. Чаще всего их зовут Маша большая и Маша маленькая. Маша большая - высока, голубоглаза, добра и медлительна. Маша маленькая - густоброва, подвижна, смешлива и голосиста. И сейчас, усаживаясь в лодку, она что-то напевает, успевая одновременно перекликаться с Машей большой и браниться с Васей Виноградовым.
Под её пение мы отходим от пристани и идём наперерез течению к левому берегу. Спустя сорок минут мы входим в устье Заостровки - малой речушки, впадающей против города в Северную Двину. Пройдя вверх по Заостровке версты полторы, мы пристаём к берегу.
И вот на невысоком береговом угоре зажжён костёр, и над ним висит чайник. Он пыхтит, старается вскипеть поскорее. И это ему удаётся. Мы пьём чай, а позже, когда костёр прогорает, мы печём в золе картошку. Потом играем в горелки, поём песни, хохочем, валяемся на траве. Перед отъездом идём рвать цветы. Ходить далеко не надо. Неоглядные луга начинаются тут же, у берега. На них великое множество цветов. Мы не делаем букетов. Мы просто рвём цветы и сносим их в лодку. Вскоре мы трогаемся в обратный путь.
Спускаясь по Заостровке к Двине, мы затихаем. На востоке уже занимается розовоперая заря. Тишина. Дремотно никнут к воде прибрежные ивы. Выезжаем из узкой Заостровки на полуторавёрстный раскат Двины. Она лежит перед нами - огромная, полноводная, могучая. Тихая тяжёлая вода чуть золотеет под первыми лучами солнца. Стеклянно звенят водяные капли, скатываясь с лопастей вёсел в реку.
Пристав к берегу, мы несём через весь город охапки цветов. Улицы сонны и пустынны. Мы приходим в дом и сваливаем цветы ворохами на столы, на плиту.