Недавние были
Шрифт:
Вопрос этот я задал себе не впервые. В течение двух последних дней я задавал его себе много раз, хотя ни разу так и не ответил на него. Теперь пришло время отвечать. Я распахнул калитку и решительно вошёл в совдеп, в котором размещалась редакция «Известий».
Первый, кого я увидел, войдя в редакцию, был Тимме. Он кивнул мне своей большой лохматой головой, как старому знакомому, и этот приветливый кивок разом решил всё. Без всяких колебаний и без всяких предисловий я сказал, что хотел бы работать в газете. Тимме внимательно оглядел меня, поскрёб толстым ногтем небритую щеку и спросил, давно ли я знаю товарища Туфьяса. Я ответил, что знаю Соломошу с самого раннего детства и что он друг нашей семьи.
Тимме опять кивнул лохматой головой.
– Хорошо, - сказал он сипловато и повернулся к сидевшему у окна человеку в синем поношенном пиджаке.
– Пантевич, дай ему телеграммы. Пусть выправит для начала.
Пантевич оказался совсем не таким, каким я себе его представлял.
У него не было ни чёрной бороды, ни прятавшейся в ней улыбки. Пантевич вообще не улыбался. Он был сух в обращении, мешковат и сутул.
– Это, значит, вы и есть Пантевич?
– спросил я с удивлением, которое не умел скрыть и которое, наверно, было непонятно моему собеседнику.
– Я и есть Пантевич, - отозвался сутулый у окна, оборачиваясь ко мне и оглядывая меня светлыми голубовато-серыми глазами.
– Это тебя удивляет?
– Да, - признался я.
– Сегодня я читал вашу статью в газете. Здорово написано. И совсем на вас не похоже.
– А разве статья обязательно должна походить на автора?
Сейчас на этот вопрос я твёрдо и решительно ответил бы: «Да. Конечно».
Тогда я ответил:
– Не знаю.
К этому я прибавил ещё что-то неопределённое и нерешительное. Это был мой первый в жизни литературный спор, и я не сумел не только должным образом провести его, но даже начать. Мы сели за работу. Пантевич дал мне пухлую пачку телеграмм, и я принялся править их, подготовляя к набору. Меня не смущало то обстоятельство, что я не умел править. Не надо было - не умел; теперь надо - значит, должен уметь и буду уметь.
Руководящие указания Пантевича сводились к требованию:
– Чтобы ясно и по-русски.
Теперь это требование показалось бы мне сложным и трудным. Но тогда я ничем не затруднялся и, взяв из рук Пантевича телеграммы, сел за стол. Так началось моё четвертьвековое ученье в газетных университетах. Так стал я сотрудником «Известий Архангельского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов».
Спустя две недели в той же газете появился мой первый фельетон «Царьградские штучки». Написан он был задиристо и безоглядно. Я горячо доказывал, что царь и бог завезены в Россию из Византии, из Царьграда, что огнепоклонники-славяне и их простоватые и храбрые князья вовсе не нуждались ни в христианстве, ни в самодержавии, что оба эти института чужеродны России.
Фельетон имел неожиданный и бурный успех, хотя и несколько односторонний. На другой день после выхода газеты архангельский архиерей во время проповеди, произнесённой после службы в соборе, обрушился на безбожный фельетон и предал проклятию его автора.
От совдепа, до собора было не больше километра, но по времени они отстояли друг от друга лет на тысячу. Архангельский архиерей не мог даже устроить самого паршивенького аутодафе, чтобы сжечь номер «Известий» Архангельского совдепа с крамольным фельетоном. Я остался в полной неприкосновенности, и тяготевшее надо мною проклятие нимало меня не тревожило.
ЧТОБ И ДРУГИЕ ЗНАЛИ
Второго августа 1918 года на архангельском рейде, прямо против центра города, появились военные корабли интервентов, в руках которых к тому времени уже оказались Мурманск, прилегающий к нему отрезок Мурманской железной дороги и побережье Белого моря. Ночью, в канун прихода интервентов, в Архангельске произошёл подготовленный их агентами белогвардейский переворот.
Двадцать первого февраля 1920 года посланная из Архангельска молния гласила: «Москва. Ленину. Сегодня в час 154 Красный полк вступил на посрамление мировой буржуазии, на радость международному пролетариату в Советский Архангельск… Член Реввоенсовета VI армии Кузьмин».
Восемнадцать месяцев длилась тяжёлая, изнурительная, смертельная борьба за русский Север. Противостоящие в этой борьбе силы были разительно неравны. По одну сторону была голодная, разутая, раздетая, истощённая страшной разрухой, почти безоружная молодая республика Советов; по другую - сытые, превосходно снабжённые, вооруженные армейские части четырнадцати держав во главе с Англией, Соединёнными Штатами Америки и Францией.
Я много писал о гражданской войне на Севере. Это одна из генеральных моих тем. Дела и дни этой безмерно тяжкой восемнадцатимесячной северной эпопеи и сейчас у меня под пером. Её герои и сегодня - мои герои. К ним я теперь и обращаюсь.
Гражданская война на Севере носила очень своеобычный характер. Огромные пространства, бездорожье, слабая заселённость края, мощные лесные массивы, непролазные снега - всё это вело к тому, что сплошного фронта на Севере, не было. Дрались на железной дороге, на трактах, на реках. Обладать этими транспортными артериями - значило владеть краем.
Узкие по фронту укрепленные рубежи на дорогах брать в лоб было очень трудно. Поэтому родилась тактика глубоких обходов и дерзких рейдов в тылы врага. На флангах наших укреплённых позиций на дорогах обычно висели местные партизанские отряды, которые не только противодействовали обходным манёврам врага, но и сами проникали во вражеские тылы.
Партизанское движение широко развилось на Севере, и первое время до подхода подкреплений из центра и образования Шестой армии, державшей Северный фронт, местные вооруженные отряды из рабочих, крестьян, советских работников, которыми чаще всего руководили коммунисты уездных и волостных партийных организаций, были основной боевой силой на Севере.
Роль местной инициативы и горячий накал патриотической борьбы за свой край, пожалуй, ярче всего проявились в боях на Северной Двине, героем которых и активнейшим организатором отпора силам интервентов и белогвардейцев в первый месяц войны был заместитель председателя Архангельского губисполкома Павлин Фёдорович Виноградов. Но об этом в следующей главе.