Неделя в декабре
Шрифт:
Такси шло по набережной Альберта, Хасан вглядывался в отраженные Темзой огни. Он уже не был солдатом, «джихади», террористом — и эти определения и многие другие к нему больше не относились. Но остался ли он правоверным? Так сразу не скажешь. Мысли Хасана перемешались настолько, что ему трудно было понять, о чем он, собственно говоря, думает. Но что-то случилось с ним на мосту. Что-то более значительное, чем потрясение человека, которого едва не сбил с ног летевший прямо на него велосипед… В тот миг нечто очень глубокое,
Свернув на Уондсворт-роуд, такси прибавило ходу и понеслось, пролетая на один зеленый свет за другим так быстро, что Хасан забеспокоился: успеет ли Шахла привести себя в божеский вид. По телефону она говорила голосом совсем сонным. И вот он подъехал к ее дому. Урчавшее, подрагивавшее такси было единственным на этой узкой улочке источником шума. Он расплатился с водителем, посмотрел некоторое время вслед уезжавшей машине и нажал на кнопку дверного звонка. Услышал ее шаги на лестнице, потом у двери, увидел в свете шестидесятиваттной, укрытой бумажным абажуром лампочки встревоженное лицо.
Усевшегося в гостиной Хасана трясло — от холода, думал он. Шахла зажгла газовый камин, ушла на кухню и вернулась с двумя чашками чая. Хасан сидел в кресле, Шахла опустилась на кофейный столик, прижавшись коленями, завершениями ее длинных бедер, к коленям Хасана.
Она была в пижамных штанах, свитерке с университетской эмблемой и в том, что Хасан неуверенно обозначил для себя как лыжные носки. Длинные темные волосы Шахлы так и остались спутанными со сна, а когда она наклонилась к нему и спросила:
— Так что же случилось, Хас? — от нее легко пахнуло зубной пастой.
Он робко улыбнулся:
— Я не очень хорошо понимаю, с чего начать.
— Все же попробуй.
— Думаю, я… сбился с пути.
— Продолжай.
— Ты так добра — позволяешь мне врываться к тебе и…
— Забудь об этом. Просто расскажи мне все. Сбился с пути. Что это значит?
Хасан тяжело вздохнул:
— В жизни бывает очень трудно понять, что по-настоящему ценно, что вечно. Даже понять, что реально, и то нелегко.
Шахла кивнула. Легкая улыбка появилась на ее озабоченном лице, напомнив Хасану, насколько эта девушка умнее его, насколько больше знает.
И он начал медленно подбирать слова, способные хотя бы примерно выразить его мысли.
— Возможно, я был не так одинок, как мне казалось. Наверняка существует немало людей вроде меня, чувствующих, что они… ну, другие. Не такие, как все.
— Но были же и те, кто любил тебя. Всегда были.
Хасан кивнул:
— Я понимаю. Теперь понимаю. Мама… она приходила в мою комнату.
— Есть и другие… — сказала Шахла.
— Да, но это было таким восхитительным, таким чистым. Люди, никогда не знавшие веры, не способны понять, сколько в ней радости. Сияющей, обжигающей радости.
Шахла держала ладони Хасана в своих и молчала, вглядываясь в его лицо.
— И я… Я был счастлив, впервые в жизни. Понял, кто я. А теперь… Теперь…
Слезы брызнули из его глаз, он упал на колени. Шахла тоже опустилась на колени, обвила его руками. Он рыдал, уткнувшись лицом в ее плечо, орошая свитер Шахлы слезами и соплями, а черные волосы ее покрывали его голову. Прошла минута-другая, рыдания Хасана утихли, и объятия Шахлы ослабели, и он пожалел об этом.
В конце концов она отняла от него руки. Хасан поднял к ней пристыженное лицо:
— Прости меня, я так…
— Чшш. Оставайся на месте. — Шахла вышла из гостиной и через минуту вернулась в другом свитере и с коробочкой бумажных носовых платков в руке. — Держи. Я заварю еще чаю.
Опустив чашки с чаем на стол, она сказала:
— Все будет хорошо, Хасан. Понимаешь? Все обязательно будет хорошо.
Он кивнул. Потом набрал воздуха в грудь, собираясь сказать что-то, но отказался от этой затеи — так, точно осуществление ее было делом слишком сложным.
— Ну, — сказала Шахла, — говори уж.
— Ты… Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь, Шахла?
— Нет, Хасан. Не знаю. И никогда не знала.
— Я думаю, что все это время питал к тебе чувства, в которых не решался себе признаться. Все время, какое мы провели вместе. Как друзья. Нам было весело, интересно вдвоем. Думаю, я всегда любил тебя. Правда. Теперь я это просто знаю. Но мне очень трудно всего лишь за день перейти из одной жизни в другую.
На миг облегчение, охватившее Хасана от того, что он сказал это, сделало его словно бы невесомым, однако, взглянув на Шахлу, он вновь ощутил отчаяние — боязнь, что сказанное в чем-то неправильно и это оно лишит его шансов на счастье, какие у него еще оставались.
Хасан сидел в кресле, Шахла — на краешке стола, понурившись, так что лица ее он видеть не мог.
Когда же она наконец подняла голову, Хасан увидел ее улыбку и понял: это оно, будущее.
— Прекрасный мой мальчик, — сказала Шахла. — Я уже три года люблю тебя. Как-нибудь перемаюсь и еще один день.
— О господи, — прошептал он.
Шахла снова сжала его ладони своими:
— Il n’y a qu’une vie, c’est donc qu’elle est parfaite.
— Что ты сказала?
— Это слова поэта, Элюара.
— О котором ты пишешь диссертацию?
— Да. В очень приблизительном переводе — «Жизнь существует только одна, поэтому она совершенна». Главное слово здесь «donc».Не «поэтому», если точно, там нет такой безоговорочности. Скорее, «и потому». То есть: это же очевидно, это естественно.
Хасан кивнул:
— «Жизнь существует только одна, и потому она совершенна». Да, мне это нравится. Я думаю. Можно, я тебя поцелую, Шахла?