Шрифт:
Ванька-дурак
Пожалуй, не было такого уголка в подлунном мире, где не ходила бы молва о загадочной и удивительной стране Омутляндии. Одни говорили, что Омутляндию назвали так за бескрайние просторы c полноводными реками и озерами, непроходимыми лесами c множеством болот, где сгинуть в трясине или утонуть в омуте проще, чем сломать ноготь, ковыряя в зубах. Другие связывали название с бездонным омутом тамошних женских глаз. Действительно, омутянские девки были настолько красны, что мужскому населению приходилось выпивать несколько бочонков хмельного мёда, дабы умерить похоть, которая, минуя отупевший мозг, рвалась из штанов наружу. Обычно хмель действовал успокаивающе не на всех. Слабые на выпивку организмы расползались по избам или засыпали в обнимку с крынкой мёда, а те, кто выстоял в схватке с зелёным змием, шли драться на кулаках, чтобы хоть как-то отвлечься от нижней мысли. Самые стойкие, выходя из мордобоя победителями, выпивали ещё четверть медовухи, а потом набрасывались на девок и жён, разминая и услаждая
Отдельные иноземные счастливцы, посетившие Омутень (так ласково называли страну омутяне) и сумевшие убраться к себе за бугор, сохранив в целости здоровье и зубы, рассказывали о местных достопримечательностях в выспренних выражениях, закатывая глаза и цокая языком. Основной акцент в их побасенках делался, как правило, на разбойниках, зверях, бездорожье, суровом климате и красоте местных дев. Однако все отмечали хлебосольность, весёлый нрав и простодушие омутян.
В одной из множества деревень бескрайней Омутени жила-была Авдотья и её сын Иван. Лет этак девятнадцать тому назад отец Ивана, набравшись медовухи и повыбивав пригоршню зубов у односельчан, в замутнённом сознании овладел соседкой Авдотьей, а проспавшись, наутро собрал котомку с пожитками и сгинул. Так как в угрызения совести омутяне верили с трудом, то народ решил, что всё дело в желании Демьяна (так его звали) сменить образ жизни. Больше его не видели, да и не особо вспоминали. Через положенный природой срок Авдотья родила белокурого голубоглазого мальчонку, которого назвала Ваней в честь героического деда, павшего в сражении за независимость Омутляндии от иноземных захватчиков. Когда Ване исполнилось два года, мать Авдотьи пошла по грибы-ягоды в лес да так и не вернулась, растерзанная волками, а отец отчаянно запил и скоротечно помер, не приходя в тверёзые чувства. Пришлось Авдотье растить сына без подмоги, что не могло не сказаться на развитии мальчика и его характере.
Рос Ванька, как придорожный гриб, – без червоточины, но трухлявенький. На кислых щах и подножном корме. Очень часто ему грезился стол, уставленный едой и закусками, которые он поглощал, запивая хлебным квасом. Еще он мечтал о коне, с которым будет дружить потому, что росший без отца Ванька постоянно испытывал чувство одиночества, так как не мог найти общего языка со своими сверстниками. Деревенские мальчишки его колотили, а девчонки посмеивались над его наивностью и неспособностью за себя постоять. Кроме того, за Ваней с малолетства закрепилось обидное прозвище – Дурак. Ванька так не считал, но доказать обратное не мог, а постепенно свыкся и перестал обращать внимание. Часто он убегал в лес, где слушал звуки природы и впитывал чарующие запахи, вдыхая чистый кислород девственной флоры и возвращаясь домой с большой неохотой. С раннего детства Иван любил слушать всякие сказки, байки и просто россказни. Если рассказчик заканчивал повествование, то Ваня поднимал на него свои наивные глаза и с мольбой в голосе просил: – «Расскажи ещё». Кто-то начинал рассказывать заново, а кто-то, слегка озадаченный, заводил новую байку, но были и такие, кто отвечал вопросом: «Ты что, дурак?». Дураком Ивана называли постоянно за любой проступок. Как-то, еще мальчонкой, он под вечер заглянул в окошко соседского дома, где молодица рожала первенца. Бабка-повитуха колдовала возле роженицы, суетясь и бегая туда-сюда, пока молодуха напрягала утробу, широко расставив колени. Интуитивно понимая, что грядут великие события, Ваня вглядывался в происходящее, растворив шире окно. Повитуха вышла в сени, и минуту спустя роженица закричала, затем затихла ненадолго и вновь истошно заорала. По простоте душевной Иван подумал, что она зовет бабку на помощь, и решил пособить, как умел. Он также истошно заорал в открытое окно, вложив в свой крик всю страсть молодых легких. В это время в светелку из сеней заходила повитуха с большим жбаном теплой воды, но, когда из окна раздался звериный вой молодого волчонка, она с испугу уронила жбан и с криком ретировалась обратно в сени. От этих воплей молодуха заорала еще пуще. Ванька ее, конечно, поддержал как мог, а повитуха продолжала голосить уже на улице. На эту какофонию стали подтягиваться соседи. Кто с вилами, кто с топором, считая, что на деревню совершили набег лихие людишки из темного леса. Через десяток минут возле дома роженицы собралась почти вся деревня. Немного позже Авдотья драла Ваньку хворостиной и приговаривала: «Дурак ты, и впрямь дурак».
Пуще всего маленький Ванюшка любил сочинять сказки. Бывало, подсядет к старухам, судачившим на лавке во дворе, и предлагает им послушать сказку своего сочинения. Бабкам в радость, что не нужно больше косточки мыть односельчанам, вот они и внимают отпрыску с огромным вниманием и интересом. А Ваня и рад-радёшенек. Такой сюжет закрутит, что бабки только охают да удивляются, откуда малец этаких историй наслушался. Иногда Ванюшка вставлял в свой витиеватый рассказ пару разных словечек, подслушанных во взрослых беседах, но тут же получал в свой адрес: «Ну и дурак же ты, Ванька».
Еще один случай закрепил и без того дурную Ванькину славу, когда он (опять же по доброте своей) спустил в речку деревенский пруд, открыв заслонку плотины. На вопрос старосты: «Зачем?» Ивашка честно ответил: «Рыбкам тесно в пруду. Я их в реку отправил поплавать». За что был бит и награжден новым прозвищем – Придурок.
А как-то весной Ваня с мамкой забрел на местную кузницу. Пока Авдотья шушукалась с кузнецом, рукастый подросток успел забить штук сорок гвоздей для ковки лошадей в стоявшую тут же дубовую колоду. Вгонял каждый гвоздь по самую шляпку и гордился верностью руки и прицельным глазом. Когда кузнец Прохор узрел, что Иван загубил весь запас, то свое восхищение Ванькиным мастерством оставил на его детской заднице. По старинке, зажав башку паренька меж колен, он стегал его по жопе вожжой и приговаривал: «Ну есть же такие дураки на свете».
Время шло своим чередом. Дураки растут не хуже умных. К восемнадцати годам малец окреп и обрел мужицкую стать. Его белокурые волосы и большие голубые глаза стали притягивать нескромные взоры деревенских девок. Молодухи искоса поглядывали на Ивана, как бы оценивая его на будущее. Он тоже стал ощущать в себе некие перемены и невзначай поглядывал на их стройные станы и прочие округлости. Но жизнь сделала крутой поворот. Вдова-мельничиха, жившая по соседству, заманила Ваньку в амбар и изнасиловала. Толстушка толкнула паренька на мешки с мукой, задрала юбку и толстыми ляжками зажала Ванькину голову меж ног, уткнув его нос в свою промежность. Сама же принялась теребить его петуха да облизывать, словно леденец на палочке. По телу Ивана разлилась непривычная истома, и кружил голову незнакомый запах женской плоти. А мельничиха, разъярив Ваниного петушка, разжала ноги, развернулась и ловко насадилась своим лоном на причинное место, разбросав огромные груди на лице юноши. Пока она, ловко орудуя толстым задом и прерывисто дыша, получала то, что хотела, Иван, словно во сне, пытался сосредоточиться на ощущениях, которые были внове. Вдруг его тело пронзили токи, низ живота свело судорогой, и он, почувствовав горячую струю, извергавшуюся из члена, застонал. Большие сиськи превратились в две луны на фоне темного неба, усыпанного яркими звёздами, а в висках молотил бешеный стук сердца. Вдова утихла, дождавшись, пока Ванькин петушок не выскользнет из нее, и проворно вскочила на пол. Одернула подол и, поправив растрепавшиеся волосы, как бы виновато сказала:
– Мамке не говори. А захочешь еще, так милости прошу в гости. Можешь завтра после обеда ко мне заскочить. Я из тебя мужика сделаю.
Сгорая от стыда, Иван подтянул портки, промокнул ими слипшуюся мошонку и рванул на выход из амбара. Добежав до дома, он успокоился и попытался осмыслить произошедшее. Конечно, матери он ничего не скажет. Она сгоряча может такой хай у мельничихи поднять, что потом придется неделю в лесу отсиживаться, или того хуже, начнет выспрашивать про подробности. Вот если бы отец был, то с ним, пожалуй, можно было бы посоветоваться. Хотя, если разобраться, чем отец мог помочь в такой ситуации. Ну пошел бы и отодрал вдову в отместку. Да и вряд ли она бы отказалась. Видимо, придется самому решать, как дальше быть. К чести Ивана, он не очень долго раздумывал над дилеммой – стать мужиком или немного погодить. Чувство стыда и возраст мельничихи не оставляли выбора в принятии решения. Этот случай охладил влечение к женскому полу, хотя опыт чувственных наслаждений стойко зафиксировался у Ивана в мозгу. Через несколько дней вдова, встретив Ваньку на улице, ехидно спросила:
– Чего же не заглядываешь, соколик? Скучно жить, поди?
Иван выпрямил спину и гордо молвил:
– Обойдусь без веселья как-нибудь.
– Ну и дурак! – вспылила мельничиха и демонстративно отвернулась.
Где-то по весне в деревне остановился обоз с проезжими купцами, которые везли свой товар на ярмарку. Мельничиха решила поехать с оказией и продать на рынке излишки муки, а заодно закупиться кое-какими безделушками. Снарядила телегу с мукой, погрузилась и уехала, да так и не вернулась. Сказывали люди, что на обоз напали разбойники. Купцов лютой смерти предали, а вдову в полон взяли – видно, приглянулась она им чем-то. Иван сразу догадался, чем мельничиха приглянулась бандитам, но сие в тайне хранил и только грустил иногда, глядя на полную луну в ясные ночи.
Время шло, настала пора обучиться какому-то делу, и Иван вызвался помогать кузнецу Прохору. Кузнец в подмастерьях не нуждался, но имел виды на мамку Авдотью и потому, кряхтя и охая, взял Ваньку в помощники, предупредив его, чтобы руки никуда не совал и по возможности вообще ничего не трогал, только смотрел. Глядел Ваня на спорую работу кузнеца, а у самого руки так и чесались ножик выковать или меч небольшой для самообороны. Да только Прохор к горну его близко не подпускал. Подай, принеси – вот и все обязанности. Иван хоть и дураком числился, но юноша был наблюдательный и сметливый. Вникал в процесс быстро, мелочи всякие подмечал: степень красноты, наклон удара молота, чередование сторон, отжиг и закалку, ничего не упускал из виду. Однажды, когда кузнец занемог, попросил Ваня дать ему хоть какую работу, чтобы себя в деле попробовать. Прохор окинул парня недоверчивым взглядом и, высморкавшись на сторону, произнес:
– Ты мне гвозди задолжал. Пора должок вернуть. Накуй мне три дюжины гвоздей, но чтоб как один были. Сможешь?
– Сам знаю, что долги нужно отдавать. А как же моя располосованная задница? Я-то думал, что мы в расчёте, – обиженно молвил Иван, – короче, за мою пострадавшую жопу ты мне дашь железную полоску. Я из нее себе ножик выкую.
– Скуешь гвозди – дам полоску, а нет, значит, уголек потаскаешь еще пару месяцев, – угрюмо проронил Прохор и смачно высморкался.
Перед тем как уйти, кузнец достал три железных прутка, протянул их Ваньке и дал напутствие: