Недобрый час

Маркес Габриэль Гарсиа

– Длинный рассказ? – спросила она после молчаливого раздумья.

Точным движением, усвоенным в операционной, доктор поднял голову из-под крана.

– Называется коротким романом, – ответил он, глядясь в зеркало и намазывая волосы бриллиантином, – но я бы его назвал длинным рассказом.

И, продолжая мазать волосы, закончил:

– А критики, наверно, назвали бы коротким рассказом, только слишком растянутым.

Жена помогла ему одеться в белый полотняный костюм. Ее можно было принять за старшую сестру – по покойной преданности, с которой она ему прислуживала,

но также и из-за старивших ее холодных глаз. Перед тем как выйти, доктор Хиральдо показал ей список визитов – на случай, если кому-нибудь потребуется неотложная помощь – и передвинул стрелки на часах-объявлении и комнате перед приемной: «Доктор вернется в пять».

На улице звенело от зноя, и доктор Хиральдо пошел по теневой стороне. Его не покидало предчувствие, что, несмотря на духоту, дождя к вечеру не будет. Стрекот цикад еще сильнее подчеркивал безлюдность набережной, но корову, снятую с мели, унесло течением, и исчезнувшая вонь оставила огромную пустоту.

Из гостиницы его окликнул телеграфист:

– Получили телеграмму?

Нет, доктор Хиральдо не получал ее.

– «Сообщите условия поставки», подпись – «Аркофан», – повторил по памяти телеграфист.

– Это соляная кислота, – без особой убежденности объяснил врач.

И наперекор предчувствию, будто в утешение, добавил, когда кончил писать:

– Может, вечером все-таки пойдет дождь.

Телеграфист начал подсчитывать слова. Доктор забыл о нем – его внимание приковала к себе открытая толстая книга рядом с телеграфным ключом. Он спросил, не роман ли это.

– «Отверженные», Виктор Гюго, – стуча ключом, отозвался телеграфист и, проштемпелевав копию телеграммы, взял книгу и подошел с ней к барьеру. – Думаю, до декабря нам этого хватит.

Уже несколько лет доктор Хиральдо знал, что телеграфист в свободное время передает по аппарату стихи телеграфистке в Сан-Бернардо-дель-Вьенто. Но доктор не знал, что он выстукивает ей и романы.

– Это слишком серьезное, – сказал врач, листая захватанный том, будивший в нем смутные переживания отрочества. – Больше бы подошел Александр Дюма.

– Ей нравится это, – ответил телеграфист.

– А ты уже с ней знаком?

Телеграфист отрицательно покачал головой.

– Это не имеет значения: я узнал бы ее в любой части света по подпрыгивающему «эр».

Как всегда, доктор Хиральдо выкроил час для дона Сабаса. Придя к нему, он увидел, что тот, прикрытый ниже пояса полотенцем, лежит в изнеможении на кровати.

– Ну как карамельки? – спросил доктор.

– Жарко очень, – пожаловался дон Сабас и, чтобы удобней было смотреть на врача, перевернул на бок свое огромное тело старой женщины. – Укол я себе сделал после обеда.

Доктор Хиральдо открыл чемоданчик на специально приготовленном столике у окна. Из патио доносился стрекот цикад, в комнате было как в теплице. Слабой струйкой дон Сабас помочился в утку. Когда доктор набрал янтарной жидкости в пробирку для анализа, на душе у больного стало легче. Наблюдая, как врач делает анализ, он сказал:

– Вы уж постарайтесь, доктор, не хочется умереть, не узнав, чем кончится эта история.

Доктор Хиральдо бросил в пробирку голубую таблетку.

– Какая история?

– Да с этими листками.

Пока доктор нагревал пробирку на спиртовке, дон Сабас не отрывал от него заискивающего взгляда. Доктор понюхал. Бесцветные глаза больного смотрели на него вопросительно.

– Анализ хороший, – сказал врач, выливая содержимое пробирки в утку, а потом испытующе посмотрел на дона Сабаса. – Вас они тоже волнуют?

– Меня лично нет, – ответил больной, – но я как японец: мне доставляет удовольствие чужой страх.

Доктор Хиральдо готовил шприц.

– К тому же, – продолжал дон Сабас, – мне уже наклеили два дня назад. Все та же чушь насчет моих сыновей и россказни про ослов.

Угу, – сказал врач, перетягивая резиновой трубкой руку дона Сабаса.

Больному пришлось рассказать историю про ослов, потому что врач ее не помнил.

– Лет двадцать назад я торговал ослами, – сказал он. – И почему-то всех проданных мною ослов через два дня находили утром мертвыми, хотя никаких следов насилия видно не было.

Он протянул врачу руку с дряблыми мышцами, чтобы тот взял на анализ кровь. Когда доктор Хиральдо прижал к уколотому месту ватку, дон Сабас согнул руку в локте.

– Так знаете, что выдумали люди?

Врач покачал головой.

– Распустили слух, будто я пробирался по ночам в стойла, вставлял револьверное дуло ослу под хвост и стрелял.

Доктор Хиральдо убрал пробирку с кровью для анализа в карман куртки.

– Звучит правдоподобно, – заметил он.

– На самом деле это все змеи, – сказал дон Сабас, сидя на кровати в позе восточного божка. – Но, вообще-то, каким надо быть дураком, чтобы написать в листке о том, что и так знают все.

– Такова особенность этих листков, – сказал врач. – В них говорится о том, что знают все, и почти всегда это правда.

На миг слова врача повергли дона Сабаса в состояние шока.

– Что верно, то верно, – пробормотал он, стирая простыней пот с опухших век. Однако самообладание тут же вернулось к нему. – Если уж говорить начистоту, то во всей стране нет ни одного состояния, за которым бы не скрывался дохлый осел.

Слова эти врач услышал, когда, наклонившись над тазом, мыл руки. Он увидел в воде свою улыбку – зубы столь безупречные, что казались искусственными. Поглядев через плечо на пациента, доктор сказал:

– Я всегда считал, мой дорогой дон Сабас, что ваше единственное достоинство – бесстыдство.

Больной воодушевился. Удары, наносимые врачом по его самолюбию, как ни странно, действовали на него омолаживающе.

– Оно, и еще моя мужская сила, – сказал он и согнул руку, возможно, с целью стимулировать кровообращение, хотя доктору это показалось жестом, переходящим границы пристойности. Дон Сабас слегка подпрыгнул на ягодицах.

– Вот почему я помираю над этими листками со смеху, – продолжал он. – В них пишут, что мои сыновья не пропускают ни одной девчонки, которая расцветает в наших краях, а я говорю на это: они сыновья своего отца.