Недобрый час
Шрифт:
Выйдя из кино, он зашел в бильярдную, где в это время разыгрывалась лотерея. Было жарко, из приемника лилась нестройная музыка. Алькальд выпил бутылку минеральной воды и пошел спать.
Он шел, ни о чем не думая, по берегу. Слушая глухое урчанье поднявшейся реки, он ощущал в темноте исходивший от нее запах большого зверя. Уже у себя дома, перед дверью спальни, он вдруг остановился, отпрянул назад и выдернул из кобуры револьвер.
– Выходи на свет, – приказал он, – или я тебя выкурю.
Из темноты
– Лейтенант, нельзя быть таким нервным.
Он стоял не двигаясь, готовый выстрелить, пока та, которая скрывалась внутри, не вышла на свет и он не узнал ее. Это оказалась Кассандра.
– Ты была на волосок от смерти, – сказал алькальд.
Он велел ей вернуться с ним в спальню. Довольно долго Кассандра говорила о разном, перескакивая с одной темы на другую. Она уже сидела в гамаке, сбросила, разговаривая, туфли и теперь с веселой развязностью рассматривала у себя на ногах покрытые огненно-красным лаком ногти.
Сидя напротив и обмахиваясь фуражкой, алькальд корректно поддерживал разговор. Он снова курил. Когда пробило двенадцать, она откинулась в гамаке на спину, протянула к нему руку в позвякивающих браслетах и легонько ущипнула за нос.
– Уже поздно, малыш, – сказала она. – Погаси свет.
Алькальд улыбнулся.
– Я звал тебя не для этого, – сказал он.
Она не поняла.
– На картах гадаешь? – спросил алькальд.
Кассандра села.
– Конечно, – сказала она.
И потом, уже сообразив, надела туфли.
– Только у меня нет с собой колоды, – сказала она.
– Бог помогает тому, кто сам себе помогает, – улыбнулся алькальд.
Он вытащил из глубины сундука захватанную колоду карт. Она серьезно и внимательно оглядела каждую карту с обеих сторон.
– Мои лучше, – сказала она. – Но все равно, самое важное – это как они лягут.
Алькальд пододвинул столик и сел напротив; Кассандра начала раскладывать карты.
– Любовь или дела? – спросила она.
Алькальд вытер вспотевшие ладони.
– Дела, – сказал он.
VI
Под карнизом флигеля, где жил священник, укрылся от дождя бездомный осел и всю ночь бил копытами в стену спальни. Ночь была беспокойная. Только на рассвете падре Анхелю удалось наконец заснуть по-настоящему, а когда он проснулся, у него было такое чувство, будто он весь покрыт пылью. Уснувшие под дождем туберозы, вонь отхожего места, а потом, когда отзвучали пять ударов колокола, также и мрачные своды церкви казались измышленными специально для того, чтобы сделать это утро тяжелым и трудным.
Из ризницы, где он переодевался к мессе, падре Анхель слышал, как Тринидад собирает свой урожай мертвых мышей, а в церковь между тем тихо проходят женщины, которых он там видел каждое утро. Во время мессы он со все усиливающимся раздражением замечал ошибки служки, его отвратительную латынь и в момент окончания службы испытал беспросветную тоску, терзавшую его в худшие минуты жизни.
Он уже шел завтракать, когда путь ему преградила сияющая Тринидад.
– Сегодня еще шесть попались! – воскликнула она, показывая коробку с дохлыми мышами.
Падре Анхель попытался стряхнуть с себя уныние.
– Великолепно, – сказал он. – Теперь нам надо только найти норки, и тогда мы избавимся от них окончательно.
Тринидад уже нашла норки. Она рассказала, как в разных местах храма, особенно в звоннице и у купели, отыскала их и залила асфальтом. Этим утром она видела, как о стену билась обезумевшая мышь, тщетно проискавшая всю ночь вход к себе в дом.
Они вышли на замощенный камнем дворик, где уже распрямлялись первые туберозы. Тринидад остановилась выбросить дохлых мышей в отхожее место. Войдя в свою комнату, падре Анхель снял салфетку, под которой каждое утро, словно по волшебству, появлялся завтрак, присылавшийся ему из дома вдовы Асис, и приготовился есть.
– Да, чуть не забыла: я так и не смогла купить мышьяк, – сказала, входя к нему в комнату, Тринидад. – Дон Лало Москоте говорит, что продаст его только по рецепту врача.
– Мышьяк уже не понадобится, – сказал падре Анхель. – Они теперь задохнутся в своих норах.
Пододвинув кресло к столу, он достал чашку, блюдо тонкими ломтиками кукурузного хлеба и кофейник с выгравированным японским драконом. Тринидад открыла окно.
– Всегда надо быть наготове – вдруг они появятся снова, – сказала она.
Падре Анхель начал было наливать себе кофе, но остановился и посмотрел на Тринидад: в бесформенном балахоне и ортопедических ботинках она подходила к его столу.
– Ты слишком много об этом думаешь, – сказал он.
Ни в этот момент, ни позднее падре Анхель так и не обнаружил в густых бровях Тринидад хоть какого-нибудь намека на беспокойство. Не сумев унять легкое дрожание пальцев, он долил в чашку кофе, бросил в него две чайные ложки сахарного песка и, не отрывая взгляда от висевшего на стене распятия, стал размешивать.
– Когда ты исповедовалась в последний раз?
– В пятницу, – ответила Тринидад.
– Скажи мне одну вещь: было ли хоть раз, чтобы ты скрыла от меня какой-нибудь грех?
Тринидад отрицательно покачала головой.
Падре Анхель закрыл глаза и вдруг, перестав мешать кофе, положил ложечку на тарелку и схватил Тринидад за руку.
– Стань на колени, – сказал он ей.
Ошеломленная Тринидад поставила картонную коробку на пол и стала перед ним на колени.
– Читай покаянную молитву, – приказал падре Анхель отеческим тоном исповедника.