Недолгие зимние каникулы

Третью парту красил Грека. Вцепился в кисть — ни отнять, ни выпросить. Насчет «отнять» — это я так, к слову. Смешно: отнять у Греки! Попробуй! В лоб закатает — на ногах не устоишь.

Кисть отнимать никто у него и не собирался, а просить просили. И Котька, и я — хоть минуточку дать покрасить.

— Обожди, — отмахивался

— Ты бы, Гриша, передохнул, — сказала Ирина Васильевна. Сказала, а сама еще подлила ему краски.

Я видел: учительница радуется за Греку. Да и как не радоваться! Мы уж давно привыкли, что Греке на все наплевать. В те дни, когда он вместе с соседом по парте Котькой Зуевым дежурит, то в классе черт те что делается. Мела нет, доска грязная, тряпка не намочена. Один раз даже на люстре тряпка оказалась. Пока доставали, минут пять прошло, И потом еще долго не могли успокоиться — юсе вспоминали, как смешно висела у потолка тряпка. В общем, сорвали урок. Из-за Греки. Тряпку-то он забросил. А чтобы Грека остался после занятий помочь убрать класс — ка-ха! Пулеметом не удержишь.

И вот, пожалуйста, красит парты. Да как еще красит! На что Алеша Климов, командир класса, — мастер на все руки, я тот рот разинул. Подошел к парте, осмотрел придирчиво ровный слой краски и уставился на Греку, как на чудо заморское:

— Ты, оказывается, на работу шустряк.

Гришка вытер о край банки кисть и самодовольно усмехнулся:

— Так-то, ехал Грека! Я, командир, все могу! — И со значением добавил: — Все!

Что с Грекой стало? Совсем другой человек. Правда, он еще вчера как-то странно себя >повел. После уроков Ирина Васильевна объявила, что желающие красить парты должны прийти утром к десяти часам. Тут-то Грека и загадал загадку. Когда вышли из школы, он взял меня за локоть и отвел в сторону.

— Не опоздай, — чуть таинственно оказал он. — Приходи к десяти…

Я даже не понял, о чем он.

— Или не слышал? Парты красить.

— А сам-то придешь? — недоверчиво спросил я.

Грека подмигнул узким глазом и, чтобы у меня не оставалось никаких сомнений, ударил кулаком себя в грудь.

— Как штык буду!

И вот — пришел. Еще и Котьку с собой привел. Сам Котька, я уверен, ни за что бы не додумался пожаловать в школу. Тем более в такой день. Во-первых, воскресенье. Во-вторых, Новый год на носу. В-третьих — это самое главное, — каникулы же начались. И правда выдалась будто специально для каникул: солнце, морозец. Хоть лыжи надевай, хоть коньки. Или бери санки — с горы катайся. А разве плохо — погонять клюшкой шайбу!

Чего-чего, а погулять Котька любит больше всего на свете. Уроки не сделает, книжку не раскроет, зато нагуляться вволю не забудет. Потому, наверно, и щеки у него словно красными чернилами покрашены.

Только ни лыж Котька не успел взять, ни коньков: Грека за ним явился, чтобы в школу вместе идти.

Представляете, ребята глазам своим не поверили, когда увидели их! Даже кое-кто из активистов не захотел пожертвовать таким днем, а эти двое, самые, можно сказать, нарушители, пришли работать.

Я тоже удивился. Хоть Грека и трахнул себя кулаком в грудь, но я вчера не очень-то поверил ему.

А как наша молоденькая учительница Ирина Васильевна обрадовалась! Просто готова была, кажется, расцеловать Греку. Ох, и намучилась она с ним! Про себя-то, наверно, уж не раз думала, что ничего с Грекой поделать не сможет— неисправимый…

А Грека возьми да и выкинь такую штуку! Глядите, мол удивляйтесь!

Глядели ребята, удивлялись. И я заодно с ними, а все равно какое-то сомнение, будто червь, точило меня. Ой, неспроста это. Вдруг что-то задумал?..

Грека тем временем закончил красить парту у среднего окна.

— Командир! — позвал он. — Принимай работу. Твоя парта. Эх, на совесть для тебя постарался!

Все, кто в ожидании — кисти слонялся без дела, собрались возле Греки.

— Хоть на экспорт! — оглядев свою парту, сказал Алеша.

— Обожди… — Грека прищурил узкий глаз. — Вот здесь, в уголке, малость подмажу.

Он опустил кисть в стеклянную банку, и я увидел, что краски там осталось чуть ли не на донышке.

— Поменьше макай, — сказал я. — Другим не хватит!

Учительница наклонила широкую железную банку, заглянула внутрь.

— В самом деле, ребята, поэкономней…

И только она это сказала, как Марину Сапожкову, которая стояла: на подоконнике и вытирала тряпкой стекло, вдруг словно ветром сдуло. Лишь косы метнулись да очки блеснули. Кинулась в конец класса, где висела одежда.

— Я мигом слетаю, Ирина Васильевна! У нас дома, в кладовке, полная банка краски. Такая же, голубая.

Ну и Маринка! Электрон, а не девчонка. Я бы, наверно, и пальто с гвоздя не успел снять, а ее руки уже нырнули в рукава. Промедли учительница еще секунду — Маринка все пуговицы застегнула бы.

— Да куда ты, обожди! — засмеялась Ирина Васильевна. — Спасибо, конечно. Только краски должно хватить-Пять парт осталось.

Всего пять парт! А мастеров с кистями — трое. И оглянуться не успеешь, как все будет закончено.

— Ну, Грека, — взмолился я, — ну, хоть немножко дай!

Все-таки он пожалел меня — протянул кисть с измазанной липкой деревянной ручкой.

— Но смотри, плохо получится — нос тебе выкрашу!

Грека зря словами бросаться не будет: возьмет и правда выкрасит нос. Я слегка обмакнул кисть и осторожно провел ею по крышке парты со старой, облупившейся краской. Я очень старался. И не потому, конечно, что опасался за свой благородный нос, который, как уверяет папа, чем-то похож на римский. Просто приятно было красить. Точно новую вещь делаешь. Поведешь кистью — и сияет в том месте парта, будто из магазина.