Недосказанное
Шрифт:
— Тише, — сказала Лиллиан, которая, похоже, не знала, что значит говорить шепотом. — И у стен есть уши.
Кэми собиралась продолжить прятаться у церковных ворот и подслушать сестер, но, когда те закрыли дверь, этот план пришлось отбросить. Кэми пошла вперед, а затем застыла на кладбище как вкопанная, позабыв про чародеев и их секреты.
Глаза Кэми застыли на широком белом камне с иероглифами. Сейчас она заметила нечто большие, чем обычно, потому что она увидела мужчину в джинсах и черном свитере перед камнем. Одной рукой он опирался на камень, а другой бил ладонью по нему.
Кладбище
— Родилась синто, замужем за христианином, умру буддисткой, — говаривала Собо, когда отказывалась идти в церковь на Пасху. У них не было буддийских похорон, но папа проследил, чтобы Собо кремировали. Они написали её имя на кандзи на надгробном камне, потому что даже при том, что они хотели, чтобы она была близко, как это было всегда, они не хотели, будто казалось, что она походила на остальных. Разумеется, мужчина возле могилы Собо, был её отцом. Но ни поза, ни его движения не походили на него, даже его голос был другим.
Из него лился потом злых японских слов. Бывало он с Собо обрушивались друг на друга японским, и Кэми как-то слышала папин шепот из нескольких предложений на этом языке, когда они вместе пришли на могилу. Это был личный язык: мама с папой были молоды и отчаяны, когда на свет появилась Кэми, слишком заняты, чтобы растить её уча двум языкам, учитывая, что мама не владела японским. А потом никто не хотел, чтобы Томо с Теном имели преимущества, которых не было у Кэми.
Теперь на японском говорил только папа. Кэми знала всего несколько слов, но недостаточно, чтобы понять этот неистовый поток боли, Она обнаружила, что начала дрожать, пока наблюдала за ним: он был похож на испуганного ребенка в истерике, потому что он не мог получить внимание матери.
Кэми обняла себя и почувствовала, как дрожит её тело. Отец сутулился на над надгробием и Кэми поднесла руку ко рту, физически заставив себя замолчать, когда услышала рыдания своего отца.
Он очень старался, чтобы они этого не видели. Кэми очень хотелось подойти к нему, но он её пугал. Она не хотела его видеть таким, непостижимым и страшным.
Кэми даже не осознавала, что отступала, пока не уперлась рукой в ворота кладбища. Затем она подняла защелку и увидел то, чего она раньше не замечала: железо было выковано в виде маленькой руки, которая опускалась в еще одну руку, которая была зафиксирована в стене.
Она закрыла ворота за собой (две металлические руки вновь встретились) и пошла вниз по переулку, за угол. А потом она пустилась бежать на Главную улицу, пока не добралась до дверей Наводнения.
Она толкнула дверь. Внутри паба оказалось сумрачно и прохладно. Джаред с пинтой пива проталкивался вперед, к мистеру Стёрну, поседевший бультерьер которого преспокойно сидел на своем табурете с таким же терпеливым выражением на морде, как и у его владельца.
Джаред поднял взгляд и заметил её. Все его лицо прежде менялось, когда он увидел её, так же отчетливо как различие между светом и тенью. Но не теперь.
— Марта, я прервусь ненадолго, — сказал он.
Марта, сидящая на другой стороне бара и читавшая книгу, просто кивнула. Кэми узнала взгляд, которым она одарила Джареда, и отметила, что с момента прибывания Джареда здесь, что Райты сменили свой страх до терпимой привязанности к сумасшествию.
Но так или иначе у него это получилось, печально подумала Кэми, вот тебе пожалуйста, переехал и не успел оглянуться, как уже сменил «Дорогой Боженька, я даже не представляю что происходит», на «пусть все так и идет».
Она посмотрела на Марту и мистера Стёрна и его бультерьера, который в ответ уставился на неё туповатым взглядом. Ей захотелось закричать, потому что там на кладбище у её отца разбилось сердце.
Но Разочарованный дол на том и стоял: люди позволяли трагедиям других литься дождем вокруг них и продолжали жить своими жизнями, делая вид, что ничего не происходит.
Кэми не могла сдержать удивление что большинство людей в Разочарованном доле думали о чародеях. Похоже они внушали абсолютный страх, а их возможности были просто невообразимы, как у небожителей. Они должны походить на угрозу, с которой просто нельзя было сталкиваться. Это почти имело смысл, что все хотели покинуть войну волшебников с волшебниками, и потому они все так отчаянно пытаются притвориться, что будто могут продолжить свою обычную жизнь.
Никто не обращал внимания, что Кэми была расстроена, что заставило её думать, что, возможно, она не выглядела так, словно развалилась на куски. Это было хорошо. Ей хотелось сохранить целостность, держать все под контролем. Она стояла, убрав руки в карманы джинсов, так что никто не заметил, что её трясло, а Джаред стащил свою куртку с крючка у двери, подошел к ней, а потом застыл в нерешительности: она подумала, что он возьмет её за руку, но он, вместо этого, потянул её за петлю ремня. Затем он взглянул на неё, их глаза встретились. На его лице отразилось смятение, поскольку он очевидно понял, что хватание петли ремня было не совсем обычным жестом, который он собирался совершить.
— Давай, прогуляемся, — сказал он, и сделал шаг вперед, чтобы придержать для неё дверь.
Кэми вышла на улицу. Она не стала возвращаться к магазинчикам на Главной улице, а поднялась к тому месту, где улица сужалась и переходила в поля, перемежавшиеся редкими жилыми дома в дуэте с садиками, создавая образ дам в зеленых платьях, присевших в реверансе. Земля была в изморози, заборы побелели, а трава искрилась инеем. Стоял тихий вечер, небо было темного насыщенного цвета вечера, идущего на убыль. Было холодно.
Кэми шла рядом с Джаредом, не вынимая рук из карманов, уставившись на золотой, покрытый коркой льда, асфальт. У неё саднило горло. Это было так глупо прибежать к нему. Джаред откашлялся, и она, подняв глаза, увидела, что он наблюдает за ней.
— Что-то случилось, — наконец сказал он. — Ты должна мне рассказать в чем дело. Я больше не могу читать твои мысли.
Кэми попыталась рассмеяться. Вышло криво.
— Вынуждена признать, что в отсутствие связи есть положительная сторона. Тебе больше не приходиться страдать, когда мне больно. — Кэми скрестила руки на груди, пытаясь создать некую защиту от холодного ветра.