Недосказанность на придыхании
Шрифт:
Описывая настоящее и перебирая прошлое, она зачастую, надрываясь и срываясь, доходит до совершенного безумия, впадая в отчаянный горячечный бред в своей иступлённой безысходности и поступенной, но несомненной утраты рассудка.
Этого невозможно выдумать. Такое не сочинишь и не вообразишь никакими редчайшими писательскими талантами и божественными дарованиями. Такое можно только самому выстрадать, вымучить и, пропахивая своей собственной Душой сквозь тьму, ложь, предательство – тут же, следом, наскоро, еле поспевая, задыхаясь, всё стенографировать: без полировки, обдумываний, самолюбования
И каково же было всё это читать человеку, который её любил ? Человеку, который ничего не мог сделать ? Ничего, даже ответить личным сообщением.
Но что бы он ответил, даже если бы он и мог ?
Несмотря ни на что, несмотря на весь нечеловеческий ужас, в котором она существовала, Серафима смогла любить и КАК любить !
Она едва ли говорит о муже и в общем много-тысячном потоке слов, она упомянула его жену лишь робкие и скромные пару раз. С чувством уважения и под аккомпанемент сдавленной горечи.
Ревновать к ней было бы вверх нелепости и глупости. Единственное, к чему Серафима и испытывала ревностные чувства, так это к Ночи и к чужому сну. И как !
Но это – отдельная история, которая будет рассказана и пояснена ей же самой, вторена и перевторена многократно.
Понятие «встреча» фигурировала в письмах только в контексте невозможности, несбыточности и не удостаивавшимся даже упоминания. Положение было очевидно и без разъяснений. С стечением времени, встреча стала невозможно ещё и по той причине, что воображаемый образ настолько прочно укрепился, что при свидании, реальный не смог бы слиться с тем, созданным. Время было утрачено.
Выдумала ли она его ? – И да и нет. Его стоило выдумать. Именно такого. Найти, выдумать, воплотить и обласкать своей покалеченной Душой – в благодарность. И с его помощью – пытаться выжить.
Время от времени, этот созданный Серафимой нимб небожителя сползал на сторону и ей проявлялись отнюдь не благородные стороны и качества её адресата. Она срывалась на него, давала нагоняи и взбучки, и ругала по чём зря, но тут же, с поспешностью и заботой, выправляла этот нимб, выдумывая самые невероятные объяснения его действиям и продолжала любоваться своим созданием как и несомненно, он сам – самим собою, ею созданным.
Спустя 3 месяца после начала переписки, с Серафимой происходит несчастный случай, в результате которого, останавливается сердце и она переживет клиническую смерть, о чём в деталях, выйдя из госпиталя, она поступенно ему описывает: возвращаясь снова и снова к пережитому, добавляя новые размышления.
Потом будет суд с коррумпированным гнойным судьёй и предательством близких. Суд, в котором она не имела никаких шансов выиграть. Уже насмерть поражённая и начисто добитая, – обезумевает окончательно.
Пытаться классифицировать или определять эти уникальные отношения, которые завязались между ними – невозможно. Да и не явилось бы это оскорблением запихивать в рамки определений человеческие чувства такой откровенной интенсивности и душевной глубины ?
Он был её бомоубежищем: одним-единственным – ото всех бед, страданий, лишений, хронического недоедания и порой, – голода.
В одном из писем, она признается ему: «Если меня спросят: «Что такое сила любви ?» У меня будет, по-крайней мере один пример – наш. Эта любовь помогает мне выжить и проходить через ежесекундный мучительный Ад, сохраняя при этом, оставшиеся полу-тени – полузвуки рассудка. Без Вас – мне бы этого не удалось. Я в этом достаточно уверена. В этих моих словах к Вам нет нимало преувеличения или желания польстить. Трагедия в том, что всё это – до последней степени – искренно и правдиво.»
Перед Вам редкостные любовные письма, поражающие своей откровенностью, искренностью, наивностью и чистотой.
Письма, которые насквозь пропитаны поистине редкостной, необыкновенно возвышенной любовью и утоплены заживо в пронзительной, раздирающую душу выражением нечеловеческой боли. Боли душевной и физической.
Письма, какие любой из нас мог бы только мечтать чтобы они были ему предназначены.
В одном из ранних сообщений, Серафима назвала Нассера «недосказанностью на придыхании»:
Это – Вы, Нассер: «недосказанность на придыхании» – самое полное, точное и всеобъемлющее описание Вас, в этом слиянии – 3 русских слов…
Вы и есть: моя призрачная «недосказанность на придыхании».
Переписка прервалась неожиданно. Зная те скудные факты, которая сообщила агент и представляя душевное состояние корреспондентки, страшны догадки, по которым эта переписка могла прерваться, претворившись тем самым, в финальную «недосказанностью на придыхании».
Письма
Нассер, в своём блоге:
«Поделитесь, если Вы хотите, чтобы Вам рассказали одну вещь, которую о Вас тайно думают»
– –
Письмо #1
Серафима, анонимно:
Только одну ? Что ж, я попробую, впрочем должна признаться: это будет нелегко – «только одну». Но прежде, я попросила бы Вас не размещать моё сообщение публично. Оно предназначено только для Ваших глаз и только для Вашей Души.
Я думаю, что Вы обладаете божественным голосом … Тем редкостным пленительным голосом, раз прикоснувшись к которому, уже никогда не сможешь забыть, пронеся его в своей Душе сквозь годы .... Это голос, с которым наихудшее выкрикнутое ругательство, прозвучит как нежное цитирование любовной сцены из «Ромео и Джульетты»; голос, внимая который, уже будет совершенно не важным что именно им говорят и о чём; тот самый голос, утоляясь которым, забываешь свой возраст, страну проживания, век на дворе … когда блаженно растворяясь в ином измерении, впадая в морфиническое полу-беспамятство, – сладостно и охотно забываешь своё собственное имя.