Недостреленный (АИ)
Шрифт:
Я шел по пустынной улице, занесенной снегом. Кое-где из под снега виднелась булыжная мостовая. Улица была не так, чтоб уж очень узкая, автомобиля четыре, на глаз, смогли бы по ней проехать в ряд, между двумя рядами трехэтажных и двухэтажных домов. Дома были разные, и кирпичные, и оштукатуренные, и полностью деревянные, а были и половинные, нижний этаж из камня, второй деревянный. У всех были непривычные на мой взгляд узковатые, вытянутые вверх окна, с перекрестиями деревянных рам, строго и мрачновато смотрящих на меня черными стеклами. Иногда между домами уходили вправо и влево узкие переулки, в которых тоже не было видно людей, никаких стоявших автомобилей, пролеток, телег, на чем тут должны ездить люди. Становилось жутковато, как будто я не историческую книгу на ночь читал, а постапокалипсис. Того и гляди, из каких-нибудь дверей будут выходит зомби, идти ко мне и тянуть вперед руки…
Над домами показался отражавший лунный свет купол небольшой церквушки с возвышавшимся над ним восьмиконечным крестом. Я остановился, посмотрел на купол, на церквушку с заснеженным двориком, по которому к дверям была расчищена
Вспомнился старый советский фильм с фразой "Теперь не надо бояться человека с ружьем". Стало быть, такого вооруженного человека тогда все-таки боялись. Оно и понятно, когда слабеет власть, многие начинают считать властью только силу оружия. Так что это меня могут тут многие побаиваться, видя идущего в солдатской шинели неизвестного типа с винтовкой. А мне, выходит, надо опасаться уже двух человек с ружьем, так что ли? Такие логические выверты меня даже немного рассмешили. Посмеиваясь, я шел, посматривая на дома и заглядывая в переулки, и в этот момент я услышал другие звуки, отличающиеся от посвистывания ветра и скрипа снега под башмаками. Из ближайшего переулка донеслись женские возмущенные восклицания и мужской громкий голос.
Слов было не разобрать, но было понятно. что это не дружеская беседа романтической гуляющей парочки. Зато хоть какие-то люди! Я пошел на звуки, громкость которых всё увеличивалась, и на всякий случай взялся в кармане за рукоятку нагана, готовясь выхватить его, если будет такая необходимость. Пройдя переулок почти весь, невдалеке в темноте между двумя домами я увидел две высокие темные фигуры, загораживающие проход третьей, пониже.
Подходя к ним, я раздумывал, как к ним обращаться то. "Господа, товарищи, граждане, судари"? Ну, "судари", наверное, не подойдет. Обращение времен моей молодости "Эй, народ!" не поймут. Пока я приближался, фигуры, увлеченные процессом общения, не обращали на меня внимания. До них оставалось несколько шагов, когда одна из высоких фигур протянула руку к сумке, которую маленькая фигура прижимала к груди. Вторая большая фигура тем временем достала из кармана нож, матово блеснувший лезвием. Мой возглас быстро сократился до простого громкого "Эй!". Тип с ножом сразу развернулся в мою сторону. Мужчина с острыми чертами лица в коротком пальто или бушлате и в непонятной фуражке, надвинутой до покрасневших от мороза ушей, окинул меня взглядом, увидев винтовку, неподвижно висящую у меня на плече, ухмыльнулся, и с возгласом: "А, служивый…" — шагнул ко мне. Я резко остановился и отрывисто бросил: "Стой на месте!" Тот продолжал двигаться, ухмыляясь и отводя руку с ножом. Сердце застучало, шаг назад, достаю руку с наганом из кармана, направляю в центр силуэта — выстрел. Тот падает, заваливаясь на спину. Мое внимание до этого было занято нападавшим, и теперь я бросил взгляд на другого непонятного типа. Мужчина в пальто не по размеру с меховым воротником и в меховой шапке доставал револьвер. Я наклонился влево, падая набок… Раздался выстрел — это успел выстрелить мутный тип в то место, где я только что стоял… Вытянув руку в сторону стрелявшего, я стал посылать пули одну за другой… На третьей или четвертой он согнулся пополам и повалился на снег…
Я отдышался, полулёжа на снегу, сердце колотилось, стало жарко. Мне удивительно повезло, я хоть и был осторожен, но не ожидал таких стремительных событий. Двое нападавших на снегу не двигались. А где же третий? Третья маленькая фигура обнаружилась сидевшей в ближайшем сугробе. Это оказалась девушка или молодая женщина, всё так же прижимавшая к себе сумочку и настороженно смотревшая на меня. Я стал подниматься, подхватывая слетевшую при падении с плеча винтовку и вешая обратно. Оглядевшись по сторонам, я не заметил больше никакого движения вокруг. Адреналин еще потряхивал, и движения у меня выходили резкими, револьвер в руке слегка вздрагивал. Как её там спросить, девушку? "У вас как там, всё ОК?" Мда, в этом времени вряд ли это будет уместно. А как? А, сначала лучше убрать револьвер, а то начинать разговор, резко размахивая наганом, будет не лучшей идеей. Сунув оружие в правый карман, я обратился к девушке, пытаясь подбирать слова из старого книжного лексикона: "Барышня, всё ли у вас в порядке? Позвольте вам помочь?" Я шагнул к облюбованному ей сугробу и протянул девушке руку. Настороженность в её взгляде после моих слов несколько снизилась, хотя и не пропала совсем.
— Благодарю вас! Я вам очень признательна, вы меня спасли, — ответила она, принимая помощь и вставая. — Не знаю, как вас величать…
— Да, простите, не представился. Меня зовут Александр Владимирович, — ответил я, называя свое имя-отчество, все равно никаких документов нового тела я не обнаружил, и как его должны были звать в этом сне или не сне, я не имел понятия.
— Очень приятно, — ответила барышня, слегка улыбнувшись и немного отпуская прижатую к груди сумку, — а меня Елизавета Михайловна.
Меня позабавила наша светская беседа после происшедших динамичных событий. Мысленно улыбаясь, я посмотрел на девушку, руку которой я только что отпустил. Ростом пониже меня, она была одета в черное пальто, хорошо идущее ей и подчеркивающее фигуру, но, по всей видимости перешитое из какой-то гражданской шинели, только форменные гербовые пуговицы были заменены на обычные. На голове у Елизаветы Михайловны была женская меховая шапочка из темного меха. Девушка смотрела на меня большими глазами, казавшимися темными из-за расширенных зрачков, то ли по причине темноты, то ли пережитого волнения. У неё было приятное лицо с тонкими чертами, взгляд её казался сейчас строгим от слегка сдвинутых изящных бровей. Спохватившись, я оторвался от разглядывания этой молодой женщины и обратил внимание, что она тоже тем временем изучает меня, скользя взглядом по шинели, винтовке, папахе и бороде.
— Александр Владимирович, простите ради Бога меня за любопытство, — спросила она, чуть отведя глаза в сторону, — но вы офицер? Быть может, прапорщик?
— Не угадали, Елизавета Михайловна, — улыбнулся я. — Вы видите перед собой простого солдата, хотя у меня и имеется высшее образование.
Сам же в это время был готов хлопнуть себя по лбу. Образование мне, видимо, впрок не пошло. Вот же развлекся ночной прогулкой! Я даже легенду для себя не придумал. И кем мне себя сейчас называть? Как в своей жизни, программистом? Ага, на счетах с костяшками. Или на арифмометрах, они, вроде, уже на границе девятнадцатого и двадцатого века в России серийно производились, арифмометры Однера. Более поздний собрат подобных машинок это арифмометр "Феликс", я даже его в своей жизни видел. Но как на нём считать, я вообще не представляю. Да я даже не помню, как логарифмической линейкой пользоваться, хотя когла-то давно интересовался по приколу. В старинной, полуторавековой давности технике я тоже ни бум-бум. Так что инженером мне себя не назвать, спалюсь. "Киса, хочу спросить вас как художник художника… Вы рисовать умеете?" Вот вот. Всё, что имеет пересечение в моих знаниях с местными реалиями, это физика и математика в рамках средней школы, ну, может, первых курсов университета. Серьезную математику я даже с таким вековым отставанием не потяну. Вот и кто я теперь после этого? Попробовать учителем себя назвать, все-таки уважаемая профессия. Преподавал, мол, физику и математику, а сейчас всё из головы выветрилось, надо учебники полистать, повторить, после фронта. А что на фронте было, тоже забыл? Ага, после контузии. Ретроградная амнезия, все забыл. Лишь бы не было бы встречи с родственниками или сослуживцами нынешнего тела, а то будет "Узнаю брата Колю!" как у тех же Ильфа и Петрова.
Для того, чтобы девушка не стала продолжать расспросы, где и в каком учебном заведении я обучался, я поспешил перевести разговор на другую тему: "Елизавета Михайловна, прошу прощения, но вы не будете против, если я проведу осмотр одежды и вещей нападавших?" — завернул я эвфемизм для обозначения выворачивания их карманов, интересуясь их содержимым, даже не совсем с меркантильным смыслом. В компьютерных игрушках, в которых я бегал и стрелял когда-то в молодости, такое было обычным делом, у убитых можно было найти много полезного для дальнейшей игры. Сейчас же мне было интересны какие-то детали этого странного места и времени, этого сна, где я находился. Девушка в ответ на вопрос молча покачала головой. Я подошел к убитому, напавшему на меня с ножом. Он лежал на спине, глядя вверх неподвижными глазами. В центре груди на пальто виднелось пулевое отверстие. Натурализм мертвого тела и необходимость в буквальном смысле залезть к нему в карманы сильно отличалась от подобных действий действий в любой игре в неприятную сторону. Стараясь не смотреть убитому в лицо, я присел и сунул руку в левый карман его пальто и наткнулся на что-то металлическое. Вытянув предмет, я увидел небольшой пистолет из разряда тех, что называют дамскими. На ствольной коробке было написано "BROWNINGS PATENT". Нажав защелку снизу на рукоятке и вынув магазин, я увидел, что магазин полный. Вернув магазин обратно и продолжив осмотр кармана, я нашел еще несколько мелких патронов к пистолету. Переложил всё найденное к себе в шинель, поискал в другом кармане у убитого и нащупал небольшой бумажный сверток. Вынув его и развернув, увидел обрывок газетного листа с завернутым в него белым порошком. "Больной был, а это лекарство?" — подумал я. "Марафетчик он," — раздался поясняющий девичий голос сзади. Я оглянулся, Елизавета Михайловна стояла в нескольких шагах и смотрела на результат моих поисков. Пару секунд я непонимающе смотрел на неё, потом до меня дошло. Я вытряхнул содержимое свертка в снег, встал и попытался рассмотреть текст газетного обрывка. Это была неровная полоска с газетного краю, на котором в старой орфографии значилось "Новая Петроградская газета: политическая и литературная…февраля 1918 г."
Значит, этот город вокруг — Петроград. И время, в котором я сейчас себя осознавал, начало проясняться, но ситуация еще больше запутывалась. Сон у меня или не сон? Я любительски интересовался историей, чем то надо было заниматься на пенсии в свободное от внуков время, и совсем недавно читал об этом периоде жизни страны. То есть, еще один аргумент в пользу сна? Мало ли какие возможности существуют у человеческого мозга. Начитавшись книг, посмотрев пару фильмов, нагрузил мозг информацией, и теперь он выдает мне во сне настолько реалистическую картинку. Я попробовал вспомнить, встречал ли я упоминание о "Новой Петроградской газете", и ничего не нашел в своей памяти. С одной стороны, если вся эта реальность вокруг построена моим мозгом и фантазией, то, скорее всего, могла бы представиться газета "Правда" или "Известия", как первые приходящие в голову. С другой стороны, мало ли где я мог прочитать про эту "Новую Петроградскую" и затем просто забыть, а в глубине памяти информация осталась. И вообще, как отличить кажущуюся видимую картинку от "объективной реальности, данной нам в ощущениях"? По качеству этой самой видимой картинки, что она не дрожит и на пиксели не разбивается? А с другой стороны, какая, в сущности, мне разница — все вокруг неотличимо от реальности, имеются самостоятельные действующие лица, значит, надо считать этот мир реальным, пока не доказано обратное, и вести себя соответственно, как человек в человеческим теле, а не иллюзорная матрица.