Неестественные причины. Тайна Найтингейла
Шрифт:
Не наслаждаться прелестью дня было невозможно, и раздражение Дэлглиша исчезло. Весь мыс был залит желтым теплом осеннего солнца. Дул свежий, бодрящий бриз. Дэлглиш упруго шагал по плотному песку тропинки, то петлявшей среди утесника и вереска, то уходившей под толстые корявые ветви боярышника, образовывавшего череду маленьких тоннелей, куда не проникал свет и где тропинка сужалась до полоски песка. Перед глазами почти непрерывно простиралось море, пока его не заслонили серые стены «Прайори-Хауса». На юг квадратный дом в ста ярдах от края скалы был обращен высокой стеной, с севера его прикрывал еловый заслон. В темноте дом выглядел мрачновато, негостеприимно, еще более уединенно. Дэлглиш подумал, что если Синклер жаждал изоляции, то лучшего места ему было не найти при всем старании. Много ли времени пройдет, прежде чем инспектор Реклесс нарушит его уединение своими вопросами? Вряд ли надолго останется тайной частная лестница, связывающая
Имелся и третий путь на пляж – по лестнице от дома Синклера. От места, где ее ступеньки достигали пляжа, до Таннерс-лейн оставалась полусотня ярдов. Лестница упиралась в закрытую бухточку. Скалы, выщербленные волнами, образовывали там мягкую дугу и были выше, чем в других местах. Это была единственная точка на всем пляже, где убийца – если таковой существовал – мог кромсать труп, не опасаясь, что его увидят с севера или с юга. Только при том маловероятном условии, что кто-нибудь из местных жителей вздумал бы пройтись по берегу, существовала опасность быть замеченным; но обитатели этих мест не гуляли в одиночку вдоль моря после наступления темноты.
Дэлглиш миновал «Прайори-Хаус» и очутился в буковой рощице, через которую тянулась дорожка к Таннерс-лейн. Земля была усеяна опавшими листьями, сквозь решетку голых ветвей проглядывала голубизна – то ли морская, то ли небесная. Рощу огораживал низкий забор, за ним стоял приземистый коттедж из красного кирпича, в котором Сильвия Кедж жила после смерти матери. Строение было уродливое – примитивный, как кукольный домик, квадрат с четырьмя плотно занавешенными оконцами. Калитку и входную дверь расширили – предположительно, чтобы проходило инвалидное кресло, но это не облагородило пропорции дома. Попыток как-то украсить его не наблюдалось. Крохотный садик перед фасадом представлял собой клочок голой земли, разделенный надвое гравийной дорожкой; двери и оконные рамы были густо выкрашены казенной бурой краской. Дэлглиш предполагал, что здесь из поколения в поколение проживали дубильщики, каждый строил себе жилище выше дома предшественника, но и оно сползало вниз по склону или сметалось штормовым ветром. Прочный красный куб сложили уже в двадцатом веке, и ему были не страшны самые жестокие шторма. Дэлглиш распахнул калитку и зашагал к дому. Раздались чьи-то шаги: он находился здесь не один. Из-за угла дома показалась Элизабет Марли. Без смущения окинув Дэлглиша холодным взглядом, она произнесла:
– Ах, это вы! То-то я слышу, кто-то рыщет. Что вы хотите?
– Ничего. Такая уж у меня рыскающая натура. А вы, полагаю, искали мисс Кедж?
– Сильвии нет дома. Я думала, она в своей темной комнатенке сзади, но ее и там не оказалось. Меня прислала тетка. Ей понадобилось выяснить, в порядке ли Сильвия после вчерашней встряски. Она хочет, чтобы Сильвия пришла для диктовки, прежде чем ее перехватит Оливер Лэтэм или Джастин. На мисс Кедж будет большой спрос, и я не сомневаюсь, что она не подкачает. Им всем нравится иметь личного секретаря, берущего по два шиллинга за тысячу слов, при их копирке.
– Сетон тоже платил ей так мало? Почему же она не ушла?
– Сильвия была предана ему – или делала вид. Полагаю, у нее имелись свои причины не уходить. Все-таки ей было бы нелегко найти квартиру в городе. Любопытно, что ей причитается по завещанию? Так или иначе, ей нравилось слыть преданной работящей помощницей, которая с радостью перешла бы к моей тетушке, но вот беда, это оставило бы бедного мистера Сетона безутешным… Моя тетушка ничего этого не замечает. Где ей, при ее умишке…
– Как я погляжу, у вас есть четкое мнение о каждом из нас. Не хотите же вы сказать, что кто-то убил Мориса Сетона, чтобы заполучить его машинистку-стенографистку?
Ее тяжелое лицо пошло пятнами от злости.
– Мне наплевать, кто его убил и почему! Знаю только, что это не Дигби Сетон. Я же встречала его в среду вечером на станции. Если вас интересует, где он находился вечером во вторник, то я вам отвечу. Он рассказал мне об этом, пока я его везла. С одиннадцати часов Дигби сидел взаперти в полицейском участке. Его арестовали за пьяный вид и утром в среду повели к мировому судье. Значит, он счастливчик: с одиннадцати вечера вторника почти до полудня среды находился под арестом. Разрушьте это алиби, если сумеете, старший инспектор.
Дэлглиш ограничился указанием на то, что разрушать алиби – обязанность Реклесса, а не его. Элизабет молча пожала плечами, спрятала кулаки в карманы жакета и пинком распахнула калитку коттеджа «Дубильщик». Они молча шли вверх по тропинке, потом она неожиданно произнесла:
– Думаю, тело тащили вниз, к морю, прямо здесь. Это самый простой спуск к тому месту, к которому прибило шлюпку «Пеганка». Правда, последние сто ярдов убийце все равно пришлось тащить труп на себе: тут слишком узко для машины, даже для мотоцикла. Наверное, он довез его в автомобиле до луга Коулза и оставил машину там. Теперь там копаются сыщики в штатском: проходя мимо, я видела, как они ищут следы шин. Им не позавидуешь: вчера вечером кто-то оставил ворота нараспашку, утром овцы разбрелись и все загадили.
Дэлглиш знал, что удивляться этому не приходится. Бен Коулз, возделывавший две сотни акров бесплодной земли к востоку от дороги на Данвич, все никак не мог собраться починить ворота, и его овцы часто паслись на Таннерс-лейн, как на собственном лугу. В туристический сезон там царил хаос: блеющее стадо не давало проехать автомобилистам, и те отчаянно гудели, прокладывая себе дорогу. Впрочем, распахнутые ворота многим были только на руку; овцы Коулза в своей счастливой беззаботности продолжали давнюю традицию. Было известно, что во времена контрабанды табуны каждую ночь гоняли по овечьим тропам, пересекавшим Уэстлтонские болота, но к моменту утреннего осмотра акцизными чиновниками все следы конских копыт оказывались стертыми.
Вместе они дошли до изгороди, за которой находилась северная часть мыса Монксмир. Дэлглиш открыл рот, чтобы попрощаться, как вдруг Элизабет выпалила:
– Вы, наверное, считаете меня неблагодарной стервой? Конечно, она меня содержит: дает четыреста фунтов в год вдобавок к стипендии. Полагаю, вам это известно, как большинству здесь.
Спрашивать, о ком это она, было излишне. Дэлглиш мог бы ответить, что Селия Колтроп не из тех, кто позволяет своей щедрости остаться незамеченной. Но его удивила сумма. Мисс Колтроп не делала секрета из отсутствия у нее частного дохода. «Я такая бедная! – любила повторять она. – Рабочая лошадка! Из сил выбиваюсь, чтобы заработать каждое пенни…» Никто не считал, правда, что ей не хватает денег. Ее книги хорошо расходились, и работала она много, даже очень, по стандартам Лэтэма или Брайса, склонных предположить, что дорогой Селии достаточно устроиться в удобном кресле с магнитофоном – и ее кошмарный вымысел хлынет рекой, принося незаслуженно высокий доход. К книгам Селии легко было относиться с пренебрежением. Но если покупаешь чужую приязнь, а цена даже неохотного терпения – кембриджское образование и четыреста фунтов стерлингов в год, то трудиться приходится не поднимая головы. Каждые полгода по роману, раз в неделю – отрывок для журнала «Дом и очаг»; непременное участие, лишь только ее агенту удастся ей это устроить, в нескончаемых скучных толковищах по телевизору; рассказики под псевдонимами в женских журнальчиках; любезные появления на церковных базарах – бесплатная реклама с платным чаем. Дэлглиш не мог не пожалеть Селию. Ее тщеславие и показное хвастовство, вызывавшие у Лэтэма и Брайса презрительный смех, вдруг предстали жалкой необходимостью одинокой жизни, в которой не на кого опереться. Он не знал, действительно ли Морис Сетон был ей небезразличен. Упомянул ли о ней Сетон в своем завещании, тоже пока оставалось загадкой.
Элизабет Марли как будто не торопилась расставаться с ним, а расстаться с ней самому было бы невежливо, да и нелегко при ее упорстве. Ему было привычно выслушивать признания, это являлось неотъемлемой частью его ремесла. Но сейчас Дэлглиш был не на службе, к тому же знал, что те, кто сыплет признаниями, очень скоро начинают об этом жалеть. А главное, у него не было желания обсуждать Селию Колтроп с ее племянницей. Он надеялся, что Элизабет не станет провожать его до дома Сетона. По ее виду нетрудно было понять, на что идет хотя бы часть теткиных щедрот – целых четырехсот фунтов. Элизабет была в жакете из натуральной кожи с меховой оторочкой, плиссированной юбке из тонкого твида, прочных, но изящных туфлях. Он припомнил слова Оливера Лэтэма: «У Элизабет Марли страсть к деньгам. Как это обаятельно для возраста, когда все мы изо всех сил притворяемся, будто выше презренного металла!»