Нефертари. Царица-еретичка

В эпоху правления Восемнадцатой династии случился такой период, когда над Древним Египтом безраздельно владычествовала семья Нефертити. Она и ее муж свергли прежних египетских богов и стали поклоняться таинственному и загадочному богу солнца Атону. Даже после того, как Нефертити умерла и ее объявили еретичкой, страной продолжала править ее дочь Анхесенамон вместе со своим приемным сыном Тутанхамоном. Когда Тутанхамон скончался от некой инфекции в возрасте примерно девятнадцати лет, на трон взошел отец Нефертити – Эйе. С его кончиной, которая последовала всего лишь через несколько лет, единственным отпрыском царской фамилии осталась младшая сестра Нефертити – Мутноджмет.

Зная, что по своей воле Мутноджмет никогда не согласится претендовать на власть, военачальник Хоремхеб силой взял ее в жены, намереваясь придать видимость законности своим притязаниям на трон Египта. Эта эпоха завершилась тем, что Мутноджмет умерла при родах, после чего началась Девятнадцатая династия, когда Хоремхеб передал трон своему полководцу Рамзесу I. Но Рамзес I на тот момент был уже стариком, и после его смерти власть перешла к его сыну – фараону Сети.

Итак, наступил 1283 год до н. э. Ушли из жизни все члены семьи Нефертити, и единственным ее представителем осталась дочь Мутноджмет, Нефертари, сирота при дворе Сети I.

Почему-то я уверена, что если мне удастся забиться в тихий и укромный уголок, подальше от придворного шума и суеты, то я смогу вспомнить картины из своего раннего детства, еще до того, как мне исполнилось шесть лет. В общем-то, даже сейчас в памяти у меня сохранились смутные образы: например, низкие столы с ножками в виде львиных лап, попирающих полированные каменные плиты. До меня до сих пор доносятся ароматы кедра и акации из открытых сундуков, в которых няня хранила мои любимые игрушки. А еще я нисколько не сомневаюсь в том, что если бы провела в приятном безделье целый день в роще платанов, то наверняка сумела бы представить наяву, как под звуки систрумов [1] во дворе воскуряют благовония. Но все они остаются лишь смутными образами, увидеть что-либо сквозь которые столь же трудно, как и сквозь тяжелую льняную пряжу, и первым моим по-настоящему отчетливым воспоминанием остается Рамзес, рыдающий в полутемном Храме Амона.

Пожалуй, я умоляла его взять меня с собой в ту ночь, но, скорее всего, моя нянька была слишком занята у постели принцессы Пили, чтобы заметить мое исчезновение. Но я хорошо помню, как мы шли по молчаливым чертогам Храма Амона и лицо Рамзеса было как у женщин с картины, на которой они умоляли богиню Исиду о милости. Мне было шесть лет от роду, и обыкновенно я болтала без умолку, но в ту ночь отчетливо понимала, что должна хранить молчание. Изредка я посматривала наверх, на нарисованные лики богов, сменявших друг друга в мерцании наших факелов, и, когда мы подошли ко внутреннему святилищу, Рамзес впервые заговорил со мной:

– Оставайся здесь.

Я повиновалась и отступила в тень, а он приблизился к возвышавшейся над нами статуе Амона. Бога освещали зажженные лампы, расположенные полукругом, и Рамзес преклонил колени перед творцом жизни. Стук сердца гулко отдавался у меня в ушах, заглушая то, что он говорил богу шепотом, зато последние слова прозвучали громко и ясно:

– Помоги ей, Амон. Ей всего шесть лет. Прошу тебя, не дай Анубису забрать ее. Еще рано!

У противоположной двери святилища мне почудилось какое-то движение, и шорох сандалий подсказал Рамзесу, что он здесь не один. Он встал, вытирая слезы, а я затаила дыхание, когда из темноты, подобно леопарду, выскользнул какой-то мужчина. Пятнистая шкура жреца ниспадала с его плеч, а его левый глаз рдел алым, словно лужа крови.

– Где царь? – пожелал узнать верховный жрец.

Рамзес, собрав в кулак все мужество своих девяти лет, шагнул в круг света от ламп и заговорил:

– Во дворце, ваше святейшество. Отец не отходит от моей сестры.

– В таком случае где твоя мать?

– Она… она там же, с нею. Целители говорят, что моя сестра вот-вот умрет!

– Значит, твой отец отправил детей вмешаться в волю богов?

Только сейчас я сообразила, для чего мы пришли сюда.

– Но я пообещал Амону отдать ему все, чего он только пожелает! – вскричал Рамзес. – Все, что станет моим в будущем.

– И твоему отцу даже не пришло в голову обратиться ко мне?

– Пришло! Он просит вас пожаловать во дворец. – Голос у Рамзеса дрогнул и сорвался. – Как вы думаете, Амон исцелит ее?

Верховный жрец шагнул вперед:

– Кто может знать об этом?

– Но я ведь преклонил перед ним колени и пообещал ему все, чего он только пожелает. Я сделал так, как мне велели.

– Ты, может быть, и сделал, – резко бросил в ответ верховный жрец. – Но сам фараон не пожелал посетить мой храм.

Рамзес взял меня за руку, и, следуя по пятам за верховным жрецом, мы вышли во внутренний двор. Запел горн, нарушая ночную тишь, а когда на зов явились жрецы в длинных белых накидках, я подумала о превратившемся в мумию боге Озирисе. В темноте разобрать черты их лиц не представлялось возможным, но когда их собралось достаточно, верховный жрец прокричал:

– Во дворец Малката!

Факелы впереди осветили нам путь, и мы шагнули во тьму. Наши колесницы помчались сквозь холодную ночь месяца мехира к Нилу. А когда мы переправились на другой берег и подъехали к ступеням дворца, стражники проводили нашу свиту в зал.

– Где царская семья? – требовательно вопросил верховный жрец.

– В покоях принцессы, ваше святейшество.

Верховный жрец направился к лестнице.

– Она жива?

Никто из стражников не ответил, и Рамзес сорвался с места и побежал. Я поспешила за ним, боясь остаться одна в темных залах дворца.

– Пили! – выкрикнул он. – Пили, нет! Подожди!

Перепрыгивая через две ступеньки, он ворвался в покои Пили, и стражники на входе расступились перед ним. Рамзес распахнул тяжелые деревянные двери и замер на пороге. Напрягая зрение, я стала вглядываться в полумрак внутри. В воздухе стоял сильный аромат благовоний, а царица склонилась в траурной молитве. Фараон одиноко стоял в тени, в нескольких шагах от единственной масляной лампы, освещавшей покои.

– Пили, – прошептал Рамзес. – Пили, – всхлипнул он, забыв о том, что принцу не полагается плакать.

Подбежав к кровати, он схватил сестру за руку. Глаза ее были закрыты, а маленькое тельце больше не сотрясали приступы кашля. С той стороны кровати, где стояла на коленях царица Египта, донесся судорожный всхлип.

– Рамзес, прикажи звонить в колокола.

Рамзес поднял глаза на отца, словно надеясь, что фараон Египта может заставить смерть отступить.

Фараон Сети кивнул: