Избранница Наполеона

По возвращении поселюсь в какой-нибудь вилле неподалеку от Парижа или в Бургундии. Хочу запереться там на всю зиму.

Я устал от людей. Я жажду уединения и затворничества. Величие мне наскучило, сердце мое иссохло. В двадцать девять лет слава мне приелась. Я чувствую в душе полное опустошение. Единственное мое спасение — это стать эгоистом. Свой дом я сохраню за собой, никого в него не пускай. Лишних средств к существованию у меня нет.

Прощай, мой единственный друг. Ты должен признать, что никогда не видел от меня несправедливости, хотя порой такое желание меня и одолевало. Ты меня понимаешь. Передавай привет жене и Жерому.

Из письма Наполеона брату следует, что он знал и мирился с неверностью своей любимой жены Жозефины. Частная переписка была перехвачена британцами и опубликована в лондонской газете «Морнинг Кроникл».

Дворец Шенбрунн, Австрия

Ноябрь 1809 года

При дневном свете в нашей студии я изучаю лицо Марии-Людовики и пытаюсь решить, как ее лучше писать — с золотой диадемой в волосах или без нее. Она стоит от меня всего в паре шагов, протяни руку — и можно дотронуться, она держит кисть и, в свою очередь, рассматривает меня. Придворные моего отца зовут нас «две Марии», уж больно у нас с ней много общего: туфли, увлечения и даже имя. Мы троюродные сестры, но я рослая и крепкая, у меня золотистые волосы и широкие бедра, в то время как Мария-Людовика маленькая и тоненькая. Ее темные волосы волнами ниспадают на плечи, и в отличие от меня она не унаследовала «габсбургскую губу», полную и слегка выдающуюся вперед. При взгляде на нас все думают, что я старше — это из-за моего высокого роста. Но мне всего восемнадцать, а ей двадцать два, и она уже императрица Австрийская, я же всего только эрцгерцогиня.

Когда она прибыла из Италии, я подумала, что будет очень странно иметь мачеху, которая старше тебя всего на четыре года. Она третья жена моего отца, моя мать два года как умерла. Но вскоре после приезда Марии в Вену мы с ней подружились как сестры, мы вместе смеемся над глупыми дворцовыми интригами, ездим в город на рождественские базары и пишем портреты в нашей уютной мастерской с окнами на зимние сады Шенбруннского дворца. Будучи старшей из детей в семье, я никогда не имела подруги одних со мной лет. По возрасту мне ближе всех мой шестнадцатилетний брат Фердинанд, но он от рождения слабоумен, как и наша сестренка Мария-Каролина. Поэтому с детства моим уделом было одиночество.

— Хочешь, я напишу тебя с Зиги? — спрашивает Мария, глядя на спящего у моих ног маленького спаниеля.

— Не знаю, — отвечаю я. — Ты как думаешь, Зиги? Хочешь позировать?

Мой песик открывает глаза и лает.

— Он понимает, что ты говоришь про него! — смеется Мария.

— Еще бы. — Я откладываю кисть, нагибаюсь к Зиги и беру на руки. — В целой Вене не сыщешь более смышленого пса. Ведь правда? — Зиги зарывается головой мне под мышку. Во всей Австрии я не встречала собаки, у которой уши были бы покрыты такой длинной, лохматой шерстью. Мне его подарила Мария, когда только приехала в Шенбрунн, и с тех пор я с ним не расстаюсь.

— Если тебе удастся удержать его на месте, я напишу тебя с ним на руках.

— Зиги, а ну-ка, веди себя как следует! — строгим голосом командую я. Песик кладет голову на передние лапы и поднимает на меня глаза.

— Вот молодец! — Мария макает кисть в черную краску, но не успевает сделать мазок на холсте, как спаниель уже пошевелился. — Ох, Зиги. — Она вздыхает. — Ну что с тобой такое?

— Он нервничает, — оправдываюсь я и шепотом объясняю: — С ним это с того дня, как приехал император.

— Меня это нисколько не удивляет. Этого человека даже животные не выносят.

Мы говорим о Наполеоне, в прошлом месяце прибывшем в Вену с унизительным проектом договора, пребывая в полной уверенности, что мой отец, император Священной Римской империи Франциск Второй, его подпишет. Наши британские союзники категорически возражали против капитуляции отца. Но в войне против Наполеона он и так уже потерял три миллиона солдат.

Условия предложенного Наполеоном договора были жесткими, мы должны были уступить Баварии Зальцбург и Тироль, Галисию отдать Польше, Восточную Галисию — России и большую часть Хорватии — Франции. И вот четыреста тысяч наших граждан, не говорящих ни на одном языке кроме немецкого, употребляющих только немецкую пищу и знающих только немецкие обычаи, за одну ночь превратились в подданных четырех разных стран. Зато оставшаяся часть королевства осталась нетронутой, и этим отец обязан князю Меттерниху. Говорят, мир не видывал другого такого дипломата. И что если бы не Меттерних, от великой империи Габсбургов-Лотарингских ничего бы не осталось.

После того как договор был подписан, я слышала перешептывание придворных: «Лучше быть уличным попрошайкой, нежели трусом». Они считали, что отец продал Адриатическое побережье за корону. Но ведь это не их мужья и сыновья гибли на фронте. И не они из месяца в месяц получали еженедельные списки погибших. Ужасные списки. А я получала. Я сидела там, в Государственном совете империи, поскольку после восшествия на престол Фердинанда мне предстоит сделаться его регентшей. Я понимаю, какую высокую цену затребовал с Австрии Наполеон. Но придворные словно забыли, на что способны французы. Забыли, как всего шестнадцать лет назад они обезглавили мою двоюродную бабушку, королеву Марию-Антуанетту.

Мало кто понимает истинную цену этот договора для моего отца, но Мария в числе этих немногих. Когда наполеоновские войска тринадцать лет назад вторглись в Италию, она была еще ребенком. Солдаты прошли по улицам, забирая все, на что ляжет глаз: кареты, виллы, дорогой фарфор, женщин. Ее отец, правитель герцогства Моденского, собрал всех домочадцев, и они бежали — кто в чем был. По прибытии в Австрию он сделался герцогом Брейсгауским. Но Мария так и не смогла забыть утраченного навсегда Милана, дома, где прошло ее детство, и ей нелегко далось подписание ее мужем Шенбруннского договора — для нее это было равносильно тому, чтобы заново пережить капитуляцию перед злейшим врагом своей семьи.

— А ты заметила, какой он коротышка? — спрашивает Мария, и я уже знаю привычное продолжение.

— Я его видела только издалека, — напоминаю я. Я отказалась присутствовать при подписании документа, уступающего часть империи врагу.

— Это просто карлик какой-то! Князь Меттерних говорит, во Франции недоброжелатели называют его Бубновым Королем, маленьким царьком, облаченным в красный бархат и меха. Да кто он вообще такой? — негодует Мария, повышая голос. — Откуда он взялся? Как подумаешь, что нам еще приходится ему кланяться! Корсиканец. Ты хоть знаешь, чем они на своей Корсике занимаются? — Ответа от меня она не ждет. — Отправляют родных дочерей в бордель зарабатывать деньги. Даже дворяне!

Не знаю, насколько это соответствует действительности, но Мария в этом убеждена.

— Достаточно взглянуть на его сестру Полину. — Она подается вперед, всякая живопись уже забыта. — Что это за женщина, что позирует скульптору нагишом? На-ги-шом!

Эта история вылилась в скандал европейского масштаба: дескать, французскому императору под силу командовать армией в триста тысяч человек, но только не своей родней. Сначала Жером Бонапарт выбрал жену вопреки воле брата и сбежал от его гнева в Америку. Затем Люсьен Бонапарт тоже женился без одобрения Наполеона. Теперь Полина бросила в Турине своего второго мужа и ведет в Париже такой образ жизни, какой простителен лишь незамужней женщине, да и то не всякой.