Нефоры
Шрифт:
– Не бурей, Миха. Это новенький, зимой с Речки перевелся. Он и подогнал мне диск, – ответил Кир. – В параллельном учится. И в музле шарит, вообще заебись.
– Роман, – представился пацан, протягивая руку. Я чуть подумал и пожал её.
– Миха. Будем. Так чо ты там про блэк-метал пиздел?
Так я познакомился с Жабой. Погонялом его тоже наградил я, но все, услышав его, соглашались с тем, что прозвище подходит ему идеально.
Невысокого росточка, Жабу смело можно было назвать отталкивающим. Круглая и слишком крупная голова, вечно грязные жиденькие волосы, стянутые в сальный хвостик, черные мелкие глаза и слюнявый лягушачий рот, частенько
Жил Жаба через дом от меня по проезду в двушке вместе с отцом и мамкой. Его отец работал формовщиком на заводе, где трудились почти все мужики нашего района. Естественно, те, кто еще не спалил окончательно мозги паленым бухлом. Высокий и худой, он был идеальной парой для своей жены – такой же серой и неприметной мышки, работавшей бухгалтером на заводе.
Когда я впервые увидел отца Жабы, то подивился, насколько Жаба на него не похож. Словно он был детенышем кикиморы, которая подкинула своего отпрыска и забрала у семьи Черновых нормального ребенка. Правда выяснилась позднее, когда Кир напоил Жабу на своей днюхе спустя полгода после нашего знакомства. Тогда с Жабы спала маска, и он рассказал нам, что отец ему не родной.
Виной всему мамка Жабы, которая, получив путевку в санаторий, встретила там такого же бухгалтера, как и она сама. Он писал ей стихи, таскал вино ночами, а потом выебал и уехал в родной город. Через девять месяцев родился Жаба, а его мамка решила во всем признаться мужу.
– И чо? Не выгнал нахуй вас? – подивился Кир, прикладываясь к полторашке пива. Окосевший Жаба, с трудом сидящий на стуле, тяжело мотнул.
– Не. Сказал, что привык уже к ней. Да и куда бабу с мальком выкинешь, – запинаясь, ответил Жаба, неумело пытаясь закурить.
– Чот не понял я. Вроде и по-мужски поступил, а вроде и не мужик, раз блядюгу не выгнал, – задумался Кир.
– Тебе не похуй, а? – ругнулся я. – Чужая семья – потемки. Нехуй туда лезть.
– И то верно, – кивнул Кир. Он посмотрел по сторонам и, не найдя сигарет, повернулся к Жабе. – Жаб.
– А?
– Хуй на. Не видишь, сиги кончились? Смотайся не в падлу.
И так всегда. Кир пользовался бесхребетностью Жабы, а он, вроде, и не против был. Даже когда доходило до абсурда и Кир просил его сгонять на рынок за продуктами. К Киру у Жабы была какая-то странная любовь. Порой казалось, что он любит его больше, чем тяжеляк, телок и бухло. Вечно смотрит в рот, и стоит Киру сказать «фас», Жаба несется выполнять поручение. Правда, он и сливался порой. Когда дело доходило до драк или разборок.
Жаба был патологическим трусом. Если назревала драка, он или убегал, или падал в обморок. Странно, учитывая, что его даже гопари редко трогали, словно этот серый, вечно зашуганный человечек и так наказан судьбой.
У меня к нему были двоякие чувства. Жалость, смешанная с отвращением. Я перестал испытывать к нему симпатию, когда увидел, что он зажал в углу гардеробной Петушка и потрошит его карманы на предмет мелочи. Петушка ебли все кому не лень, но Жаба, полгода бывший в нашей школе лохом и лишь недавно получивший покровительство Кира, слишком быстро переметнутся к «уродам», как я их называл. Он не отходил от Кира ни на шаг, а на перемене залетал в наш класс с первым звонком, чтобы выслушать очередной приказ и сгонять за сигаретами в киоск. Щемил с другими старшаками лохов в своем классе и в параллельных. А на разборках, прячась за широкую спину Кира, ядовито тявкал, если понимал, что пизды не получит. Но чуйка у него работала. Жаба редко залупался на тех, кто мог дать ему пизды. И ничем не отличался от тех шакалов, что грызут семки и оставляют после себя лужи из слюны, наполненные раскисшими окурками.
– Иногда мне хочется его обнять, – сказала как-то Ирка, когда мы курили у входа в клуб. – А иногда отпиздить.
Ирка тоже подруга моего детства. Как и Кир, она всегда была рядом. В школе, пусть и училась в параллельном классе, и в жизни. Ирка жила в соседнем подъезде на втором этаже. Жила вместе с матерью, сисястой бабой с огромной жопой, и с отцом, тихим алкашом, больше похожим на съебавшуюся от Аида тень, настолько худым и невзрачным он был.
В детстве весь двор знал, когда Иркин папка получал зарплату. Сначала мы, гоняя мяч во дворе, видели его пьяного идущего домой. Потом, через пять-десять минут, он вылетал из подъезда бледный, как сама Смерть, а за ним неслась Иркина мамка.
– Как ты заебал, а? Параша ты хуева! – орала тетя Лена, тщетно пытаясь догнать дядю Артёма. Её огромные сиськи скакали так, что мы боялись, как бы не убили вовсе, прилетев, к примеру, в висок. За ней из подъезда выходила меланхоличная Ирка, грызущая яблоко или бутерброд. Она подсаживалась к нам и равнодушно смотрела, как мать гоняет отца на глазах всего двора.
– Снова почти всю зарплату пропил, – отвечала Ирка на наш немой вопрос.
– Сюда иди, сука! Сюда, кому сказала!
– Леночка…
– Хуеночка! Убью, гнида! Сюда иди, быстро!
– Леночка, заинька, – не сдавался Иркин отец, нарезая круги вокруг покосившегося столика, где обычно собирались другие алкаши из нашего двора. Но Иркина мамка не сдавалась.
– Ну, сука, попадись мне, – шипела она, с ненавистью глядя на пьяного мужа. – У дочери обувка прохудилась, а он хуярит, блядь. Синебол ебаный!
– Я тортик же купил, – жалобно и плаксиво отвечал ей дядя Артём.
– В жопу себе свой тортик засунь, падла! Не мужик, а игрушка какая-то, – всхлипывала тетя Лена и, устав бегать, садилась на лавку. Иркин папка крутился рядом, дожидаясь момента, когда жена успокоится. – От Щелкунчика Иркиного пользы больше, чем от тебя, сволочь.
– Я же немножко, заинька. Пару капелек.
– Пару капелек?! – побагровев, отвечала ему тетя Лена. – Ну, сука, попадись мне. Выжму как губку. Все, блядь, капельки, шо ты из меня попил, выжму.
Спустя полчаса они мирились, и Иркин папка подсаживался к жене и ласково гладил её по голове дрожащей ладошкой. Еще через полчаса они уходили домой, а Ирку оставляли на улице. Тогда мы еще не понимали, зачем, но быстро определяли её в команду и снова принимались гонять мяч, напрочь забыв о случившемся концерте.
Когда Ирке было тринадцать, тетя Лена пошла на завод в бухгалтерию и заставила склочных баб придерживать зарплату мужа и отдавать только ей в руки. Правда, она сжалилась над дядей Артёмом, и какую-то часть ему все же выдавали. На те самые «пару капель». Крики, конечно, никуда не делись, а вот благосостояние семьи немного выправилось. Ирке даже компьютер купили в девятом классе, что заставило нас нехило удивиться.
Но несмотря на то, что Ирка была девчонкой, мы относились к ней, как к пацану. Да она и сама выглядела как пацанка. Короткая прическа с небольшой челкой, крепкая, как у матери, фигура, лицо, на котором навеки застыло суровая мина, и черные, как два уголька, глаза. Она могла запросто отпиздить любого гопаря и не косела после полбутылки водки.