Нефоры
Шрифт:
– С Окурка. А ты? – ответил я.
– Отсюда. С центра, то есть. На Ленина живу. Мой папа как раз помог организовать концерт. До этого только на квартирах собирались. Но тут вход по приглашениям. Кто вас пригласил?
– Слепой Пью, – ответил ей Кир.
– А одноглазый… – кивнула девушка. – Он интересный человек. Где-то тут бегает.
– Да, видели, – отмахнулся я. – Пью как до клуба доберется, то все, пиздец, пропал. Начинает бегать, знакомства заводить, до девок доебываться. Но у вас тут неплохо. Музыка приятная, компания, правда, странная, но мы первый раз на
– Оно и видно. Как вас зовут?
– Солёный, – представился Кир, протягивая руку. Девушка чуть подумала и осторожно пожала протянутую ладонь.
– Дьякон. Можно Дьяк.
– Лаки, – представилась она.
– Удачливая, типа? – хохотнул Кир, делая глоток пива. – Ну, будем знакомы, Лаки.
– Нет. Это от латинского «lacrimae». Слеза, – рассмеялась она, с интересом смотря на Кира. Я улыбнулся. В который раз Кир перехватывал женское внимание. – Сокращенно – Лаки. Привыкла уже. А в миру вас как зовут?
– Чего? – не понял Кир, снова заставив Лаки рассмеяться. – В миру?
– Ну, настоящие имена, – пояснил я. Лаки кивнула. – Миха. А это Кирилл.
– Оля. Но предпочитаю имя темной стороны, – серьезно ответила она. Кир стер ухмылку с лица и вздохнул.
– Любой каприз, солнце. Лаки, значит, Лаки.
Лаки была готом снаружи и внутри. Более холодная, чем мы, утонченная и эрудированная, она почему-то выбрала нашу компашку и поначалу бесила Жабу и Ирку. Жаба ревновал её к Киру, который частенько заигрывал с Лаки, а Ирка считала её выебистой мажоркой, пока Олька на одной из встреч не выпила с ней на двоих бутылку водки и еще три часа после этого болтала на темы андерграундной поэзии девятнадцатого века.
Олька жила в центре, в самом благополучном районе нашего городка. Её соседом по подъезду был мэр, а папка водил дружбу со всеми влиятельными людьми города. Более того, даже отмороженная гопота, которой похуй на все запреты и влиятельность, старалась обходить Ольку стороной, словно зная, что пиздец за этим последует настоящий и воистину адовый. Правда, она и сама старалась лишний раз не искушать судьбу. На Окурок она приезжала и уезжала исключительно на такси. И очень редко оставалась у кого-нибудь с ночевкой. Все же отец хоть как-то, но старался контролировать слишком уж независимую дочь.
Потом выяснилось, что Лаки учится по соседству с политехом, и мы частенько коротали время, сидя в одной из многочисленных кафешек. Иногда обсуждали музыку, а порой просто сплетничали о неформальской тусовке нашего города.
– Лаки, а хуль ты забыла среди такого быдла, как мы? – подъебал её однажды пьяный Жаба, когда мы тусили у Кира дома в лютые морозы. Олька, оторвавшись от разговора с Иркой, посмотрела на Жабу, как на дурака, и, закатив глаза, вздохнула. Но Жаба не успокоился. Разгоряченного алкоголем, его снова обуяла ревность, как это частенько бывало. – От портвейна и картохи нос воротишь, на такси катаешься, с мэром здоровкаешься по утрам…
– Во первых, я не голодна, – медленно, словно полоумному, объяснила она Жабе. – Во-вторых, я предпочитаю нормальный алкоголь, а не ту бурду, что вы у соседки покупаете. В третьих, ценю себя и свое время,
– И в четвертых, иди на хуй, Жаба, – перебила подругу Ирка. – Любишь ты влезать, блядь, в разговоры. У нас свобода. Кто как хочет, тот так и выебывается. К тому же быдло тут только ты. Кир вон в изучение запрещенных веществ ударился, Мишка с Лакиной подачи демонологию изучает, хотя ему химию зубрить надо. Балалай блюзы ебашит, когда в настроении. Один ты говно, вот и не залупайся.
– Чо ты Жабу обижаешь? – рассмеялся Кир, когда Жаба надулся. – Иди сюда, братан. Ебнем портвешку, и полегчает. Сам же, блядь, знаешь. К бабам, пока они кости перетирают кому-то, лучше не суйся. Сожрут.
– Угу. Без соли, – поддакнула Ирка и подмигнула надувшемуся Жабе. – Или отпиздят за доебы.
– Вот, вот. Раздавай давай, – кивнул я на карты, и Жаба нехотя подчинился. Все же он привык, что Кир за него заступается. Но перед Лаки Кир почему-то тушевался. «Дохуя умная», как он часто любил повторять и загадочно улыбался в эти моменты.
Солёный, Жаба, Ирка, Лаки, Балалай. Мои друзья. Пусть странные, порой дикие и жестокие, но они были моими друзьями, когда я только начинал свой путь неформала. Пусть это звучит пафосно, но так оно и было на самом деле.
Мы через многое прошли вместе. Был и смех, были и слезы. Было предательство и раскаяние. Много чего было. Веселого и не очень.
Тридцать первого декабря две тысячи первого года мы сделали совместное фото. Кир сидит на диване и держит в руках советскую пивную кружку, в которую до самого верха налито шампанское. Рядом с ним бледная Лаки, которая все же улыбается. По другую сторону от Кира стоит надувший губы Жаба, а за ним, обнявшись, стою я, Ирка и Балалай. На фото Кир вывел канцелярской замазкой – «Братство Окурка». Тогда все увлеклись Толкиным и его «Властелином колец» с моей подачи, и Кир не мог не отметить сходство между Братством Кольца и нашим братством, что озвучил сразу после боя курантов и поздравления президента.
– А чо нет-то? – возмущался он, когда мы подняли его на смех. – Братство Окурка же. Даже Лаки, хоть и центровая, а все равно своя, окурковская, как и Балалай. Я вот типа Леголас…
– Ты страшный, что ядерный пиздец, Солёный, – перебила его Ирка и заржала так, что затмила своим смехом треск петард с улицы. – Какой из тебя эльф, нахуй? Из говна вылупленный?
– Ничо не знаю. Я типа Леголас, Дьяк вон Арагорн. Тоже вечно шароебится хуй пойми где.
– В политехе, в отличие от тебя, дурака, – рассмеялся я, делая глоток шампанского. Но Кир замахал руками.
– Да и похуй. Типичный Бродяжник. Жаба вон Гимли, Балалай – Боромир…
– Схуяли я Боромир?! – пьяно возмутился Олег, заставив смутиться Кира. – Он сдох вообще и нихуя полезного не сделал!
– Блядь. Ну а кто ты тогда? – спросил он. Балалай привстал с пола, на котором сидел, пьяно улыбнулся и скромно ответил.
– Гендальф, конечно же.
– Какой из тебя, блядь, Гендальф, Олег, – фыркнул Кир. – Гендальф чурок не пиздит по пьяни.
– Гендальф, и не ебёт, – отрезал Балалай и снова уселся на пол.