Нефритовые сны
Шрифт:
Лист III
Примерно до шестилетнего возраста я не задумывался всерьез над вопросом, отчего весь живой мир разделен на мужскую и женскую составляющие, верил, будто дети рождаются из женщин сами по себе, как грибы в лесу, и их каким-то не совсем ясным способом извлекают из животика. Между тем, женщины несомненно таили в себе какую-то загадку и возбуждали естественное любопытство как существа, не схожие в своем строении со мной. Собственный мужской атрибут, казалось, давно исчерпал свои возможности и не сулил как будто уже ничего нового. А такие распространенные среди моих уличных приятелей забавы, как: кто дальше всех пустит струю или чей «солдатик» быстрее примет стойку «смирно» – давно прискучили. Кое у кого фантазия заходила чуточку дальше. Так, белобрысый неопрятный Паша
Игры с участием девочек имели для меня особенную притягательность и волнующий пряный привкус. Сейчас я с улыбкой снисхождения вспоминаю те игры. Например, в «испорченный телефон», когда приходилось шептать какое-то слово в спрятавшееся среди завитков волос ушко соседки или она шептала в твое ухо, от чего щекотливые мурашки пробегали по шее и под мышками. Или в «пятнашки», когда стремишься не просто «запятнать», а схватить, почувствовать в руках верткое, трепетное тело. Помнится, я сам придумал игру: две или три девочки, мои дворовые подружки, зимой, вставали одна за другой, расставив ноги, а я проезжал под ними, лежа на санках лицом вверх. Я почти убежден, что и они, соучастницы этого развлечения, получали то неопределенное, странное удовольствие, постоянно возобновляющееся, сколько раз ни повторяй игру. И только взрослые с их поразительной близорукостью и неповоротливостью ума не видят в детских забавах (почти во всех) неброской пока еще сексуальной окраски.
Лист IV
Также и мои родители пребывали в счастливом неведении. Уверен: они даже теоретически не способны были допустить то, что проделывали мы с Алёной, моей двоюродной сестрицей.
В те далекие дни Аленка со своей матерью (отец ее где-то потерялся) частенько гостила у нас. В детской комнате в таких случаях ставилась раскладушка – для меня, а маленькую гостью укладывали на мою набело перестеленную кровать. Но как только свет гасился, затворялась дверь и стихали шаги взрослых, я после взволнованных замирающих перешептываний перебегал босиком через комнату и со сдавленным взвизгом заскакивал на свое законное место – сразу под одеяло.
О сне не было и помину. Трепеща, словно преступники, от страха и возбуждения, мы, повозившись, приступали к «нашей игре». Я забирался с головой под одеяло, где было душно и пахло совсем не так, как обычно пахла моя постель. Со смешным пукающим звуком, отчего губам становилось щекотно, я дул в маленькую аппетитную выемку ее пупка. Затем то же самое проделывала она, после чего осторожно трогала и пыталась дуть в мой напряженный стерженек, а я, поспешно сменив ее под одеялом, – в ее остро пахнувшую горьковатую раковинку.
Отчетливо помню, что при этом я, шестилетний ребенок, дошкольник, получал удовольствие, весьма схожее, как теперь могу сравнить, с удовольствием зрелого мужчины от близости с женщиной. Правда, удовольствие это было не настолько бурным и оказывалось как бы распределенным по всему телу. Казалось: меня ласково омывают теплые струи реки и уносят куда-то к неизведанным сказочным берегам. И моя восторженная нежность в неподвластном мне порыве устремлялась на эти тонкие, то раздвигающиеся, то сближающиеся ножки. Но внезапно, на самом отчаянном всплеске этой нежности и обожания все заканчивалось. Интерес мгновенно пропадал, сменяемый стыдом и брезгливостью. Я разочарованно брел в ванную и полоскал рот. Однако к следующей ночи вожделение
Любопытная деталь. Алене ту пору едва исполнилось пять лет, и все же она вполне понимала, что под видом игры, не сознаваясь в том самим себе, мы доставляем друг другу запретное наслаждение и что эта игра – наша с ней сокровенная тайна. Так что днем ни один детский психолог, судя по нашему поведению, не установил бы, что между нами существуют какие-то иные отношения, кроме обыкновенных детских развлечений, ссор и даже потасовок. Да и мы сами днем едва ли помнили об этом. И теперь, будучи достаточно зрелым (язык не поворачивается назвать себя взрослым), глядя на пятилетних крох, я не в силах предположить, что они способны на нечто подобное, способны все понимать и хранить тайну, как та моя далекая первая партнерша.
Лист V
Лет этак в семь, но, верно, еще до школы, все в том же дворе я наконец прошел полную теоретическую подготовку по части интимных взаимоотношений мужчины и женщины. Техника дела с того времени стала мне более или менее понятной, она объясняла многие загадки. Между тем, процесс деторождения остался невыясненным до конца. Я с большим сомнением воспринимал бытовавшую в нашей мальчишеской среде версию о том, будто детишки появляются на свет в результате разрыва мужскими стараниями некой специальной пленочки, имеющейся у женщин (которая спустя время якобы восстанавливается). Получалось, что число удовольствий сводилось к числу рожденных детей… Другие неуверенно упоминали о какой-то крови, сопровождающей любовное соитие, и это также было неприятно и не хотелось этому верить. Оставалось убедиться во всем самому. На такой опыт я и отважился однажды с моим приятелем Санькой и двумя девочками-сверстницами из соседнего дома. Помню даже их имена: Танька и Светка. Обе они нередко участвовали в общих с нами развлечениях – лазили по деревьям, стояли вратарями на воротах и даже осмеливались несколько раз спускаться в подвал.
У меня крепко запечатлелся в памяти этот вечно темный, похожий на лабиринт подвал, расположенный под нашим домом и имевший несколько входов – из подъездов и через отдушины у наружных стен здания. У одной из таких отдушин после долгих уговоров и успокоительных заверений и был заключен наш двусторонний договор. Согласно этому договору, девчонки, спустившись вслед за нами в глубину подвала, должны были позволить нам проделать с ними все то, что проделывают взрослые мужчины со взрослыми женщинами. Любопытство, соблазн прикосновения к взрослой тайне, таинственность самого подземелья, очевидно, пересилили в наших подружках прививаемую родителями осмотрительность и природную стыдливость.
В душном холодном сумраке подвала почти ничего нельзя было различить, кроме смутных расплывчатых силуэтов. В напряженной тишине я слышал свое громкое дыхание и стук сердца, а также – чье-то близкое пыхтенье и щелканье нательных резинок.
– Танька, ты где?
От волнения у меня подрагивали коленки. Неужто я сейчас испытаю это?…
Сдавленные смешки. Где-то рядом энергично сопел и поругивался Сашка:
– Стой, не шевелись… Замри! Да не сжимай ты ноги!
Нет, ничего не выходило. Наши с ним навостренные карандаши кривились, надламывались в основании, однако не желали, несмотря на встречные усилия партнерш, проникать туда, куда им, по идее, проникнуть полагалось. Санька, отчаявшись, решил, видимо, пустить в ход палец. Светка вскрикнула гневно и, судя по звуку, влепила ему оплеуху. На том эксперимент и завершился.
Вконец разочарованные, мы выбрались, отчаянно щурясь, на свет божий.
– Дураки вы!
Вот оно, женское непостоянство.
– А вы!.. – (Санькина прощальная тирада тем более не отличалась любезностью).
Черт… Выходит, что-то мы делали не так, есть, значит, какой-то дополнительный секрет… Обескураживало то, что во всем этом деле я не уловил и тени ожидаемого удовольствия. Вдобавок, с самого начала я испытывал опасение, что в случае, если задуманное осуществится, у Таньки мажет родиться от меня ребенок. Больше беспокоило не то, что с этим потенциальным ребенком делать, а то, как объяснить родителям его появление. Ведь придется тогда сознаться в наших противоправных действиях. И наказания не избегнуть.