Негасимое пламя
Шрифт:
Давид с увлечением стучал на машинке около часу, посмеиваясь про себя; время от времени он прерывал работу, чтобы зажечь трубку, задумчиво затягивался, клал ее и снова продолжал искусно вплетать факты недавнего времени в канву сократовского диалога. Когда сгустились сумерки, он зажег лампу. В комнате было холодно, но, охваченный творческим возбуждением, он не мог оторваться от работы, чтобы принести дров и разжечь очаг. И лишь после того, как статья была закончена и Дэвид вынул из машинки последний лист, он вспомнил, что сегодня не ужинал. Улыбнувшись при мысли о том, как увлеченно он сегодня работал, испытывая приятное чувство щедрой самоотдачи, Дэвид стал перечитывать рукопись.
«Неплохо, —
Никогда еще с таким трудом не давалась ему статья, которой предстояло стойко выдержать нападки критики, ибо она была не только блестящим образцом публицистического жанра, но и обладала глубоким содержанием, дающим разумное, обоснованное, реальное представление об опасности, грозящей человечеству. И все же, сказал себе Дэвид, она не из тех статей, которые обращены к массе. Она рассчитана на избранных. Вероятнее всего, она и не произведет впечатления в той среде, где это всего нужнее. Подобный изыск мог прийтись по вкусу человеку интеллигентному, но, чтобы встряхнуть сторонников самодовольного промышленника, которого он зло высмеивал, требовался более сокрушительный удар. Для большинства был бы уместнее прием попроще.
Следует избавиться от своей несколько приподнятой и сложной литературной манеры, чтобы стать ближе к читателям; надо приводить знакомые им примеры, использовать язык их среды. И все же ему казалось, что он по напрасно потратил время на эту статью. Она, без сомнения, найдет отклик у людей типа Карлайла из «Эры». Карлайл был человек умный и широко образованный и ценил в статьях, отбираемых им для своего журнала, их литературные достоинства. Они с Дэвидом были в хороших отношениях. Впрочем, статья могла оказаться слишком смелой даже для него. И все же Дэвид был уверен, что, увидев под статьей инициалы Д.-Д. И., Карлайл из чувства товарищества не откажется напечатать сочинение своего бывшего собрата.
На следующий день Дэвид заново переписал отдельные пассажи, сделал фразы более лаконичными, придал вопросам язвительную афористичность и снова перепечатал рукопись. Закончив статью, Дэвид подумал, что, хотя он и не вполне ею удовлетворен, все же она — лучшее из всего, что он когда-либо написал в своей жизни. По крайней мере, он нанес удар, первый удар по врагу; это было начало его борьбы «за мир без войны», как говорила Мифф.
Эта статья очистила его голову от праздных мечтаний, сказал себе Дэвид. Этап жизни на лоне природы закончился. Он должен вернуться в город, жить среди людей, узнать, что их волнует, найти к ним подход. И притом, подход к самым различным людям — не только почтенным обитателям предместий или сознательным рабочим, вроде Билла и его товарищей, но ко всем пассивным, не умеющим задумываться людям, к какому бы слою общества они ни принадлежали.
На следующее утро, приведя в порядок коттедж, Дэвид уложил в чемодан смену белья, сунул туда же свои бумаги, надел пальто, шляпу и взял пишущую машинку.
Он был так занят мыслями о будущем, что без чувства сожаления закрыл за собой дверь коттеджа и положил ключ в условленное место.
Шагая но грязной дороге к железнодорожной станции, он взглянул вверх на огромные деревья, чьи кроны смыкались высоко над его головой, и подумал: «Если бы человек мог жить как дерево: расти вверх, к солнцу, прямым и сильным». И усмехнулся, ощутив где-то в глубине души неясное желание ускользнуть от будущего, которое вставало перед ним.
«Довольно! — сказал он себе. — Человек должен жить как подобает человеку и делать лучшее, на что он способен в жизни».
Два последних дня, пока Дэвид писал, шли сильные дожди, и придорожные акации поникли под тяжестью желтых цветов,
Глава VIII
Он приехал в город уже после полудня. У него не было намерения возвращаться домой, но куда идти — он еще не решил. Сойдя на центральном вокзале и сразу же очутившись в людском водовороте среди грохота уличного движения, Дэвид почувствовал себя здесь чужим: словно он отсутствовал целые годы или же, приехав из сельской глуши, впервые увидел город. Он понял, что смотрит теперь на эту людскую толпу, деловито снующую взад и вперед, совсем по-иному: как посторонний наблюдатель. Ему хотелось раствориться в толпе, стать ее незаметной частицей, разделить с нею ее тревоги, стремленья, ее бешеную погоню — за чем? Что эти люди искали? Покоя, счастья, забвения, небесного блаженства здесь, на земле, или в райских кущах?
На углу одной из улиц стоял старый отель, выкрашенный в отвратительный красный цвет, который весьма раздосадовал бы Тома Джексона, веселого потомка ирландского судьи, выстроившего этот дом в давние времена. На противоположном углу высилась серая каменная громада кафедрального собора, возносящего к туманному небу невидимые шпили. Пивная неподалеку была переполнена посетителями, которые, громко переговариваясь и толкаясь, пробивались к стойке.
В темных стенах собора мягко светились цветные витражи. Над шумным городом плыл мелодичный колокольный звон. «Вечерняя служба началась», — подумал Дэвид. глядя как несколько темных фигур поднялось но ступеням и исчезло во мраке огромного здания. Трамваи, автобусы, грузовики, сверкающие легковые машины нескончаемым потоком неслись но улицам.
«Диспетч», сэр! «Дейли диспетч»! — раздался рядом пронзительный голос мальчишки-газетчика.
Дэвид порылся в кармане и с усмешкой вручил подростку несколько пенсов.
«Забавно, — подумал он, — забавно стать покупателем своей же газеты».
Сдав чемодан и пишущую машинку в камеру хранения, Дэвид развернул газету, заранее решив проявить терпимость, но уже само расположение материала вызвало в нем досаду. Его возмутили крупные, сенсационные заголовки на первой полосе и тут же помещенное подробное описание убийства какой-то женщины. В раздражении он отбросил газету.
И сразу же вспомнил о рукописи, лежащей у него в кармане. Через темные переулки и аркады, напоминающие восточный базар, Дэвид вышел на широкий проспект, где помещалась редакция «Эры».
Опустив конверт в почтовый ящик, висящий в вестибюле внушительного и ярко освещенного здания «Эры», где шла сейчас напряженная работа, Давид поспешно вышел на улицу и зашатал прочь: привычная редакционная суета, шум работающих машин и запах типографской краски внезапно вызвали у него прилив тоски.
«Выпить бы, что ли, — сказал себе Давид, пытаясь заглушить гнетущее чувство, — в самом деле, а, Дэйв?»
Бары в этом районе часто посещались газетчиками, и, не желая встретить кого-нибудь из знакомых, он свернул с главной улицы и зашагал по направлению к окраинам, где фабрики, товарные склады, старые лавчонки и ряды обветшавших домов тянулись вдоль грязных тротуаров.
Войдя в пивную на углу одной из таких улиц, он подошел к стопке и взял себе кружку пива. Потягивая пиво, он с любопытством разглядывал пестрое разноязычное сборище; посетители возбужденно переговаривались на полдюжине языков, торопясь до закрытия проглотить свою кружку пива. Среди общего гама выделялись резкие голоса австралийцев. То и дело повторялось слово «убийство», и Дэвид догадался, что здесь обсуждают происшествие, о котором сообщалось в газете. Он вспомнил, что убийство было совершено где-то в этом районе.