Негасимое пламя
Шрифт:
Нет, он не станет ни пророком, ни фанатиком. Он самый обыкновенный человек, который понял, как подло обманут был народ; просто разумный человек, который испытал потребность честно взглянуть на прожитую им жизнь и на жизнь своих соотечественников. А их, сбившихся в покорное стадо, тесным кольцом окружили печать, церковь, большой бизнес, одурманивая и толкая в кровавую бойню.
И он тоже принимал участие в этой бесчестной кампании. Он не меньше других повинен в гибели тех, кто ушел на эту проклятую корейскую войну. Не говоря уже о горькой участи миллионов несчастных корейцев — мужчин, женщин и детей! Кто знает, скольких из них унесла смерть? А теперь, когда у него открылись глаза, что может он сделать
Позже он постарается убедить этих людей, что они не должны слепо повиноваться тем, кто лишает их своего мнения, радостей жизни. Они живые, мыслящие существа, ум и силы которых призваны служить высоким жизненным целям. Народ — это тигель благородных и возвышенных стремлений, а не чан для отбросов, где бродят жадность, невежество и предрассудки, порождающие грязные, жестокие и подлые дела.
Когда лихорадочное возбуждение немного улеглось, Дэвид задумался над тем, как примет Клер его уход с работы. Надо было бы посоветоваться с нею. Но разве мог он сделать это, не решив окончательно этот вопрос для себя?
До нынешнего дня он и сам не отдавал себе ясного отчета в том, что разрыв с газетой — единственно возможный для него исход. Но теперь он не мог больше проводить в жизнь политику, намеченную правлением газеты. Тем более после того, как у него произошел крупный спор с директорами правления о необходимости изменить эту политику, сделать ее объективной; он требовал полнее освещать точку зрения противной стороны по различным политическим и экономическим вопросам и давать правдивую информацию о международных событиях, а не публиковать официальные сообщения, искажающие истинное положение вещей, как это было с войной в Корее.
«В стране с демократическим образом правления допустимо лишь правдивое и точное изложение действительных фактов», — сказал Дэвид. Его предложение отклонили, даже высмеяли. Директора правления с возмущением отвергли самую мысль о том, что политика, проводимая их газетой, может оказаться обманом, и тем более обманом в корыстных целях. Гораздо проще было представить дело так, что Ивенс, видимо, подпал под влияние социалистических идей, или что он просто нуждается в отдыхе: должно быть, смерть сына тяжко отразилась на нем.
Да, действительно отразилась, мрачно подумал Дэвид. Но теперь, по крайней мере, все стало ясно и определенно. Клер поймет, что он не в силах больше играть роль, которую ему навязывает правление. Образ их жизни, естественно, придется изменить: надо будет сократить домашние расходы, не так часто принимать гостей, как привыкла Клер. Теперь дети его самостоятельны. У Нийла прочное, обеспеченное положение: ое врач-патологоанатом самой крупной больницы Мельбурна. У Мифф ее любимая работа. Гвен тоже довольна занятиями в детском саду. Так что в этом отношении можно не беспокоиться. Безусловно, в семье будут поражены, начнутся разговоры о том, «разумен» ли его уход: стоит ли жертвовать положением, достигнутым годами нелегкого труда, лишиться постоянного дохода. Но тут уж ничего не поделаешь. Сколь ни обескуражены будут его близкие, это не должно повлиять на его решение.
Заденет ли глубоко его уход еще кого-нибудь? В редакции — никого, кроме, быть может, Элизабет Пиккет. Хороший журналист Элизабет, опытный и надежный. Досконально знает подноготную всех наиболее влиятельных лиц города. Вскоре после того, как Дэвид принял на себя руководство газетой, он взял на службу Элизабет и поручил ей раздел светской хроники и страницу «Для женщин». Она выполняла свою работу с похвальным рвением, проявляя при этом безупречное знание грамматики.
Ярая феминистка, Элизабет отнюдь не злоупотребляла в редакции своей принадлежностью к прекрасному полу, чего нельзя было сказать об одной из молодых особ, взятой недавно на работу в помощь мисс Пиккет. Дэвиду пришлось долго убеждать Элизабет, что он к этому никак не причастен, когда она явилась к нему с протестом, возмущенная и колючая как дикобраз. Ей не требуется никаких помощников, заявила она. Однако беда заключалась в том, что один из директоров, Клод Мойл, просил заведующего отделом найма и увольнения взять на испытание в раздел «Для женщин» свою приятельницу. Элизабет утверждала, что эта девица не знает основ английской грамматики и что ей нельзя доверить самую простую заметку. Она, Элизабет, и так уж достаточно возилась в этом году с двумя практикантками и сейчас слишком занята, чтобы тратить время еще на одну. И к тому же — хватит! — она не желает быть посмешищем и работать на директорскую потаскушку.
— Скажите ему об этом сами, — усмехнулся Дэвид, — ему или Тому Бейли.
— Что ж, и скажу! — Элизабет действительно была способна поговорить с директором начистоту, а уж Бейли наверняка изложила все, что думала по этому поводу.
Репортеры и вся редакторская братия называли ее «Наша Лиз» или «Мисс Колючка», потому что она была очень чувствительна ко всему, что касалось ее работы. Беспечно выброшенный абзац мог вызвать целую бурю в редакции. Она спорила до хрипоты с Джонни Лонгом, заметив в своих гранках замену двоеточия на точку с запятой. И настаивала, что точка с запятой в данном случае недопустима, что это «ублюдочный» знак и только безграмотному идиоту могла прийти в голову идея править ее пунктуацию.
Джонни и Том Бейли дружно нападали на Элизабет. На редакционных совещаниях они говорили, что Мисс Колючка чересчур старомодна: она лишена гибкости и неспособна вести женский раздел, так как не в состоянии понять, что интересует современную женщину. Бейли не раз упоминал, что жены двух директоров находят женскую страничку «пресной». Да и рекламодатели тоже выражали недовольство: от объявлений, помещенных там, им было мало проку. Бейли считал, что необходимо что-то предпринять. Мисс Колючка имела обыкновение осторожно, но весьма зло высмеивать пристрастие женщин к косметике и крайностям моды в одежде и прическах, а это, утверждал оп, не нравится элегантным женщинам. Вредит делу.
Дэвида забавляли язвительные насмешки Элизабет над женскими уловками, «разжигающими похоть», но он просил ее воздерживаться от неодобрительных замечаний там, где дело касалось современных тенденций моды. Защищая Мисс Колючку, он ссылался на то, что большинство читательниц газеты — домохозяйки и почтенные матери семейств среднего класса — разделяют ее образ мыслей. Вполне возможно, что для женщин высшего круга эта страничка неинтересна. По всей вероятности, Бейли тут прав. Этот раздел должен отвечать вкусам женщин всех слоев общества и удовлетворять рекламодателей — косметические и модные салоны. Дэвид опасался, что в будущем без его поддержки от Мисс Колючка быстро отделаются.
Когда он представлял себе ее некрасивое, увядшее лицо, седеющие волосы, стянутые тугим узлом на затылке, и худощавую фигуру в строгом сером костюме, у него не хватало духу сказать ей о своем уходе. С болью подумал он, как поразит ее это известие, как встревожится она за свою судьбу в газете. За многие годы работы они привыкли считать себя «столпами», на которых держится «Диспетч» и «Уикли баджет».
Их взаимное дружеское расположение никогда не выражалось в словах. В деловом общении многих лет дружеские чувства воспринимались обоими как нечто само собой разумеющееся. Вне стен редакции они виделись редко. Дэвид мало что знал о жизни мисс Пиккет: ему было известно только, что она живет с сестрой-калекой и мечтает когда-нибудь написать роман.