Негатив положительного героя

Аксенов Василий Павлович

В конце концов, они нашли сувенирную лавку, которая была открыта вопреки требованиям патриотизма. Там нашлась пара расшитых бисером пантофл с загнутыми носами и с кусочками туркуаза – ну, по-вашему бирюзы, что ли, дорогой читатель, – на кончиках. «Впору!» – хохотали обе девки. Памфилов обулся и расплатился карточкой «Дискавер», даже не обратив внимания на цену. Карточки принимались тут повсюду. Весь торговый парод, похоже, был экипирован машинками для снятия отпечатков, включая и уличных минетчиц.

Вечером, после ужина, Памфилов оказался в центре внимания. Гости «Паласа», разодетые по правилам клуба, были поражены непринужденными манерами незнакомца в туфлях Синдбада-морехода на босу ногу. Развалившись в кресле и покачивая сказочной ногой, этот голливудский тип заказывал шампанское и разглагольствовал на непонятные темы.

Под влиянием странных обстоятельств,

дамы и господа, ко мне вернулся дар речи. Впрочем, все довольно просто. Надо только упустить свой пароход и найти на берегу, за минуту до принятия кардинального решения, то, что в литературе может называться «чужой шкурой». Дело совсем не в том, мошенник я или, в прямом смысле, «джентльмен удачи», дело скорее в том, могу ли я в одночасье забыть такой пустяк, как прожитая жизнь, и такую чепуху, как история своей страны. Могу вам признаться, дамы и господа, вы, сборище протертых мазями для загара тюленеподобных гуманоидов с берегов плавательного бассейна, что иногда оливовая роща, трепещущая под луной на крутом склоне в заливе Кассиопеи, может больше сказать о прошлом, чем библиотеки исторических книг, написанных учеными шовинистами. Благодарю за аплодисменты и хочу добавить: теперь я нашел страну своего бегства, это Памфилия! Что касается того края, где я был в плену уже столько столетий, той страны, где вам из поколения в поколение навязывается любовь к народу, то он вместе с народом своим и моим, вместе со всем моим прошлым растворился, надеюсь, навсегда. Тамошние проблемы, господа, связанные в основном с распределением продовольствия, прикрываемые блаблаблудом об историческом величии, все эти споры о принадлежности то ли к демосу, то ли к охлосу, распределение путевок в дома творчества, пересмотр издательских планов в связи с дальнейшим развитием гласности, очередь в гаражный кооператив, раздел жилплощади в связи с замужеством Агриппины, все это, дамы и господа, вы, живые калькуляторы собственных достижений, все это без труда, ей-ей, растворится под ветром в оливовой роще моего истинного прошлого и моего постоянного будущего. Вылавливая за хвост шкуру удачи, я присоединяюсь не к вам, дамы и господа, и даже не к тому псевдонимному in absentia персонажу этой истории, я присоединяюсь к оливовой роще, где мне жить, где мне гнить, где мне и произрастать!

Разглагольствуя таким образом, Памфилов увидел краем глаза на террасе прелюбопытнейшую сценку. Его подружка, девушка Пам, которая только что умирала со смеху над его монологом, вдруг бросилась к вошедшей толстой американской старухе, стала ее кружить, лобзать и немного кусать. Из этого всего чрезмерного шума вроде бы выяснялось, что Пам и эта старуха Триш – друзья детства и однокашники по Брауну, и что Триш подохнет со смеху, когда познакомится вон с тем мошенником в султанских туфлях, что разглагольствует у стойки, которого она, Пам, сегодня утром, еще до завтрака, трахнула.

Он продолжал. Оливовая роща, господа, виноградная лоза, мешки с горячим грубо-помолотым хлебом! Надо признать, наконец, что мы дети оливового, винного и хлебного мира, а все остальные пошли бы на хер со своими тыквенными тюрями и рисовыми настойками! В конце концов, когда ты в новой шкуре убегаешь от своего прошлого, ты можешь наконец не хитрить, как это ты делал в паршивой книженции «Булка пополам», не выдавать себя за радетеля униженных и оскорбленных, а признаться в принадлежности к толпе поэтов Средиземноморья! В жизни бывают такие редкие моменты, когда ты можешь уловить разницу между подлинной поэзией и подделкой, когда ты видишь в оливовой роще следы настоящего Ахилла, а не бронзового истукана, отлитого Гогенцоллернами! Дамы и господа, дорожите этими моментами больше, чем своими кредитными карточками, как я дорожу вот этими своими туфлями, на которые вы с таким восхищением взираете, как я дорожу своей первой настоящей любовницей, вот этой старой дурой Пам, как я дорожу Вдовой Клико, без которой не состоялась бы наша шипучая русская поэзия, как я дорожу и этой пузырящейся поэзией! Открывай еще бутылку, Амистопатокьюлос!

На следующий день в похмельном полумраке они отплыли из Керкиры в Памфилию. Круизный пароход «Калипсо» извилистым маршрутом через Крит и Родос направлялся с толпой голландцев в Анталию, то есть как раз в те места, куда Пам стремилась со своими исследованиями финикийских бань и куда изнасилованной русской душой тянулся Памфилов. Что касается дочки Пат и старухи Триш, то они хоть и плыли, но особенно никуда не стремились, поскольку всю дорогу танцевали с голландцами под колотушку любимой музыки.

Однажды

возле левой ноги Родосского колосса – вы скажете, что такого сейчас не существует, и ошибетесь, потому что уже назван, – произошел странный случай. Собственно говоря, странным он может показаться только с точки зрения Памфилова, на самом же деле это был вполне заурядный момент в туристской страде Эгейского моря. Какой-то голландец протянул Пам ее бумажник: «Леди, вы забыли вашу штучку в баре у левой ноги колосса». Памфилов застыл, пережидая момент. Ничего особенного не произошло, небеса не развертись, никакая симфония не взыграла. Обмен любезностями, как и полагается среди культивированных наций Атлантического союза.

Уже на борту Памфилов тяжко вздохнул: «Ну и история! Что бы вы делали без бумажника?»

«Так ведь нашелся же!» – пожала плечами Пам. «А если бы не нашелся? Если бы его какой-нибудь несчастный, какой-нибудь отставший от корабля себе присвоил? Что вообще делает человек, у которого пропадает бумажник с кредитными карточками?»

«Как что? Ну, звонит куда-то, ну и там где-то по своей ебаной электронике они делают все карточки недействительными». Все карточки недействительными? В один момент? Памфилов был ошарашен. Лишиться всего в одну минуту? За эти дни он так привык к этим пластикам, как будто жил с ними все свои сорок-с-чем-то-под-пятьдесят, как будто никогда не стоял в очереди за мукой с чернильным номером на руке между большим и указательным пальцами, никогда не считал мятые рублевки стипендии, не закладывал в ломбард пальто, не подавлял злости при виде жалких «валютных» магазинов Москвы, не халтурил с переводами среднеазиатских писателей, чтобы заполучить несколько лишних сотен для пропитания двух своих советских семей.

Пам посмотрела на него неожиданно внимательным взглядом. Я хочу вам рассказать историю из своего прошлого, дорогой друг Памфил. Несколько лет назад у меня был роман с одним черным профессором. Мы жили вместе, и это была сплошная мука. Он никак не мог преодолеть своей расовой ущемленности. Ты, как все белые, говорил он мне, ты латентная расистка. Ты со мной сблизилась, потому что верила, что все негры – сексуальные гиганты. Я для тебя просто живой вибратор из порношопа, отбойный молоток, ничего больше. Ты думаешь, что у нас так хорошо получается просто потому, что я негр, а не потому, что мы любим друг друга. Ты не веришь, что мы такие же, как все, что мы можем и слабеть, и не хотеть. Сколько я его ни убеждала во вздорности этих мыслей, он мне не верил. Стали происходить идиотские вещи. Он намеренно слабел, я намеренно не хотела, ну и все покатилось под гору и рассыпалось.

«К чему рассказана эта притча?! – вдруг вспыхнул Памфилов. – Вы, кажется, предполагаете, что я выдаю себя за кого-то другого, что перед вами самозванец?!»

Она печально вздохнула. «Калипсо», еще не зажигая огней своей безумной дискотеки, уходил от заката в густую синеву востока. Половые акты почему-то не всегда приближают людей друг к другу, еще раз вздохнула она. Увы, увы, вздохнул он. Может быть, Памфилия нас сблизит, общая родина?

Утром он проснулся в неплохом настроении. Довольно рефлектировать! Было бы глупо не воспользоваться удачей и не одолжить у незнакомого дурака немного денег через его кредитные карточки. Он сам виноват, в конце концов! Нечего старой жопой валяться на пляже, ну, с негритянкой, а потом попадать в заложники к PLO [14] , что ли. Ему еще повезло, что я нашел, а не мошенник. Выйдет из плена, тут и прибудут его карточки вместе с неплохой суммой в югославских динарах. Ну, в общем, пошел к чертовой матери!

[14] Организация освобождения Палестины (ООП). (Прим, ред.)

Пока они плыли, то есть пять или шесть столетий, Памфилия оказалась захваченной турками-сельджуками. Старые славные города разрушились, вместо них была построена суетливая Анталия с ковровыми лавками, восточными сладостями и западными услугами. Что ж, и этот город был бы не дурен, если бы в нем не было пограничной полиции. Паспорт? Какой паспорт? Вот мое водительское удостоверение из столицы свободного мира, города-героя Ди-Си. Нельзя без паспорта? Да как же это так? Снова начинается экзистенциальный мандраж. Пам подталкивает его в лопатку: дайте этому офицеру сотню, обойдетесь без паспорта! По завершении процедуры, не оглядываясь, она направляется в агентство путешествий.