Негр с «Нарцисса»
Шрифт:
— Передай-ка сюда. Мы здесь все трезвенники!
Кто-то подполз к шкиперу и снова предложил ему кружку, крикнув:
— Мы все уже пили, капитан!
Шкипер схватил кружку, не переставая смотреть вперед, и резким движением протянул ее обратно, словно будучи не в силах хоть на минуту оторвать взгляда от судна. Лица прояснились. Мы крикнули повару:
— Молодчина, доктор!
Он сидел у подветренного борта, прислонившись к питьевой бочке и что-то громко кричал, обращаясь назад, но как раз в этот момент волны снова начали с оглушительным грохотом разбиваться о корабль, и нам удалось уловить только обрывки, вроде: «Провидение» и «Возродиться». Он был занят своим обычным делом — проповедью. Мы ответили ему насмешливыми, но дружескими жестами; он поднял одну руку вверх, продолжая держаться другой за борт, и беспрерывно двигая губами; он смотрел на нас сияющим взглядом и настойчиво напрягал голос, увертываясь головой от пены.
Вдруг кто-то крикнул:
— Видел кто-нибудь из вас, как он выходил?
Испуганные голоса восклицали:
— Утонул, что ли… нет его… В своей каюте… Господи, помилуй… Пойман точно мышь в ловушку, черт побери!.. Не мог открыть дверь… Корабль слишком быстро накренился и вода прихлопнула ее. Бедняга!.. Как бы помочь… Пойдем посмотрим…
— Будь он проклят! Кому охота соваться туда! — крикнул Донкин.
— Никто и не ждет этого от тебя, — пробурчал его сосед, — ты ведь сволочь.
— Можно ли будет как-нибудь пробраться к нему? — осведомились несколько человек сразу.
Бельфаст с буйной запальчивостью отвязал себя и вдруг, быстрее молнии, отлетел в подветренную сторону. Мы в ужасе закричали в один голос. Ноги его были за бортом, но он продолжил держаться и вопил, чтобы мы бросили ему веревку. В нашем положении ничто не могло показаться слишком ужасным. Поэтому мы решили, что он, со своим перепуганным лицом, преуморительно дрыгает ногами. Кто-то засмеялся, и все эти угрюмые люди, заразившись истерическим весельем, начали хохотать с обезумевшими взорами, напоминая собой кучу сумасшедших, привязанных к стене. Мистер Бэкер раскачался на подпорке нактоуза и протянул Бельфасту одну ногу. Тот, немного испуганный, вскарабкался вверх, посылая нас с отвратительными напутствиями «к черту».
— Вы… уф!.. Заткните свой вонючий фонтан, Крейк, — фыркнул мистер Бэкер.
Бельфаст ответил, запинаясь от негодования:
— Полюбуйтесь-ка, сэр, на эти поганые бесовские хари. Хохочут, когда товарищ отправляется за борт. Тоже еще людьми называются!
Но боцман крикнул с уступа юта: «Зй, ребята!» — и Бельфаст поспешно пополз, чтобы присоединиться к нему. Пятеро смельчаков остановились и посмотрели через край юта, выбирая лучший путь, чтобы пробраться вперед. Они как будто колебались. Остальные, извиваясь в своих путах и мучительно ворочаясь, глазели на них, раскрыв рты. Капитан Аллистоун ничего не замечал; казалось, будто он, сосредоточив с сверхчеловеческим напряжением всю силу воли в глазах, удерживает взглядом судно на поверхности. Ветер громко завывал при ясном солнце; столбы брызг поднимались вертикально; в сиянии радуг люди осторожно пробирались по дрожащему корпусу судна, исчезая из вида.
Они, спотыкаясь, прошли от кофельнагелей до утки над волнами, ударявшимися в полузатопленную палубу. Пальцы их ног скользили по доскам. Потоки холодной зеленой воды скатывались через больверк им на головы.
Несколько мгновений они провисели на напряженных руках, затаив дыхание, зажмурив глаза, — затем, отпустив одну руку, начали балансировать, болтая ногами, чтобы ухватиться за какую-нибудь веревку или стойку немного дальше впереди. Длиннорукий и атлетически сложенный боцман быстро раскачивался, цепляясь твердыми как железо пальцами за все точки опоры. В мозгу его при этом неожиданно всплывали отрывки из последнего письма его «старухи». Маленький Бельфаст яростно карабкался, бормоча: «Проклятый негр!» Вамимбо от волнения высовывал язык, а Арчи, невозмутимый и спокойный, с разумным хладнокровием выбирал способ передвинуться дальше.
Очутившись над бортом юта, они стали один за другим отпускать свою опору и тяжело падать, растягиваясь на палубе, упираясь ладонями в гладкое тиковое дерево. Вокруг них шипели и свистели, отпрядывая назад, белые волны. Все двери, само собой разумеется, превратились в западни. Первая дверь вела в кухню. Помещение, занятое ею, простиралось от борта до борта, и мы слышали, как вода с глухим шумом плескалась там.
Следующая дверь вела в мастерскую плотника. Они открыли ее и заглянули внутрь. Можно было подумать, что каюта пострадала от землетрясения. Все предметы, находившиеся в ней, были свалены у переборки против входа, а по другую сторону этой переборки находился Джимми, живой или мертвый. Скамья, наполовину сделанный шкаф для провизии, пилы, долота, куски проволоки, топоры, ломы лежали грудой, усыпанные сверху гвоздями. Острое тесло высовывалось блестящим краем и угрожающе поблескивало, словно чья-то злая улыбка. Люди лезли друг на друга, чтобы заглянуть внутрь. Судно вдруг коварно накренилось, чуть было не переправив их всех гуртом через борт. Бельфаст заревел: «Эй, сюда!» — и прыгнул вниз. Арчи осторожно последовал за ним, цепляясь за полки, обваливавшиеся под его тяжестью; затем утвердился на большой груде деревянных обломков. В каюте едва хватало места для трех человек, и в голубом солнечном четырехугольнике двери виднелись бородатое смуглое лицо боцмана и дикая бледная маска Вамимбо; их головы свешивались сверху, жадно наблюдая за работой товарищей.
Все прокричали хором:
— Джимми! Джимми!
Боцман присоединил сверху свое глубокое рычание:
— Ты там… Уэйт?
После паузы вступил Бельфаст:
— Джимми, миленький, жив ты?
Боцман сказал:
— Валяй еще раз! Все разом, ребята.
Все взволнованно завопили. Вамимбо издавал звуки, напоминавшие громкий лай. Бельфаст барабанил куском железа по переборке. Внезапно все смолкло. Из-за переборки донесся визг и стук, слабый и неясный — словно сольный голос после хора. Он был жив. Он кричал и стучал под нами с отчаянием заживо похороненного. Мы принялись за работу. Мы неистово накинулись на отвратительную груду тяжелых, острых, громоздких предметов. Боцман отполз в сторону, чтобы отыскать где-нибудь свободный конец снасти. Вамимбо, удерживаемый криками: «Не прыгай, чтоб тебя!., куда лезешь, дурья голова», — продолжал смотреть на нас сверху, глаза его сияли, зубы сверкали, волосы копной свешивались на лицо, и весь он напоминал удивленного и полоумного беса, жадно следящего за необычным оживлением грешников. Боцман приказал нам «пошевелиться» и спустил канат. Мы привязывали к нему вещи, и они поднимались, вертясь волчком, чтобы никогда уже больше ни попадаться на глаза людям. Мы работали горячо, обрезая себе руки и грубо понукая друг друга.
Джимми продолжал оглушительно шуметь. Он пронзительно визжал, не переводя дыхания, точно женщина, которую подвергают пытке; он колотил ногами и руками. Мука его страха жестоко терзала нам сердца и вызывала одно желание — бросить все, убежать из этого глубокого, как колодец, и качающегося, как ветка, помещения, вернуться обратно туда на ют, где можно было, не слыша этих воплей, пассивно дожидаться в полном бездействии своего смертного часа. Мы крикнули ему, чтобы он «заткнулся ради Христа». Он удвоил крики. По всей вероятности, он сам едва различал шум, который он производил. Мы представляли себе, как он корчится в темноте, на краю верхней койки, колотя обоими кулаками по дереву, широко раскрыв рот, из которого вырываются непрекращающиеся вопли. Это были отвратительные минуты. Облако закрыло солнце, и просвет нашей двери угрожающе потемнел.
Каждое движение судна вызывало в нас тошноту. Мы толкались в тесноте, которая едва позволяла нам дышать, и чувствовали себя совершенно больными.
Боцман крикнул нам вниз:
— Эй вы там, пошевеливайтесь! Нас обоих сейчас смоет отсюда, если вы не поторопитесь!
Три раза волна переливалась через высокий борт, обрушиваясь на наши головы целыми ведрами воды. Тогда Джимми, потрясенный толчком, прекращал на минуту свой шум, быть может, ожидая, что корабль пойдет сейчас ко дну, — затем сызнова начинал отчаянно громко вопить, словно припадок страха вливал в него новые силы. В самом низу груды, которую мы разбирали, лежали слоями гвозди на несколько дюймов глубины. Это было ужасно. Казалось, будто все гвозди, которые не успели вбить где-либо в другом месте, проникли в эту мастерскую корабельного плотника. Тут были гвозди всех сортов, остатки запасов от семи плаваний. Железные гвозди, медные (острые, как иглы), гвозди для насосов с большими шляпками, похожие на крошечные железные грибки; гвозди без шляпок (ужасные); французские гвозди, изящные и тонкие. Они лежали плотной массой, более неприступные, чем ощетинившийся еж. Мы остановились, мечтая о лопате, между тем как Джимми продолжал вопить под нами, точно с него сдирали кожу. Наконец мы с ворчанием погрузили пальцы в железную массу, тотчас выдернули их, почувствовав резкую боль, и начали трясти руками, разбрасывая вокруг себя гвозди и капли крови. Мы передавали боцману полные шляпы подобранных гвоздей, а тот, словно исполняя какой-то мистический обряд умилостивления, далеко отбрасывал их в бушующее море.
Наконец мы добрались до переборки. Доски были чрезвычайно толстые. Славный корабль был этот «Нарцисс!» Прочно слаженный до малейших деталей. Это самые толстые доски, из которых когда-либо сколачивали судовую переборку, думали мы, и только тут заметили, что второпях выбросили за борт все нужные инструменты. Нелепый маленький Бельфаст попробовал проломить их собственной тяжестью и,как козел, подпрыгнул обеими ногами, проклиная добросовестность клайдских корабельных мастеров. Попутно он выбранил всю северную Британию, остальную часть суши, море и всех своих товарищей. Он клялся, грузно опускаясь на корточки, что никогда не свяжется больше с дураками, у которых «не хватает смекалки отличить солому от сена». Его топот лишил Джимми последних остатков разума. Мы слышали, как предмет наших отчаянных стремлений метался взад и вперед под досками. Он наконец сорвал себе голос и стал издавать лишь жалкий визг. Не то спина его, не то голова то тут, то там каким-то странным манером терлась о доски. Он визжал, уклоняясь от невидимых ударов. Этот визг надрывал нам сердце еще хуже воплей. Вдруг Арчи извлек лом. Оказалось, что он отложил его вместе с маленьким топориком. Мы взвыли от радости. Арчи, мощно размахнувшись, опустил лом, и маленькие щепочки брызнули нам в глаза. Боцман сверху командовал: