Негр с «Нарцисса»
Шрифт:
Он зашатался под длинной тяжелой волной; поручни потонули в блестящей, шипящей пене. Капитан ухватился за ванты и беспомощно прислонился к своему помощнику…
— Наконец-то у нас попутный ветер! Поставьте… паруса, — Голова его перекатывалась с одного плеча на другое. Глаза начали быстро мигать. — И насосы… насосы… мистер Бэкер.
Он смотрел на мистера Бэкера так, будто лицо помощника находилось на расстоянии полумили (а не одного фута) от его глаз.
— Не давайте людям отдыхать, пока… пока не выведете корабля, — пробормотал он сонным голосом, точно человек, погружающийся в дремоту. Вдруг он снова взял себя в руки.
— Нельзя стоять. Не годится, — сказал он, сделав мучительную попытку улыбнуться. Он отпустил свою опору и, подгоняемый креном судна, против воли побежал маленькими
— Рулевой привод в исправности? — спросил капитан.
В горле старого матроса раздался шум, как будто слова стукались там друг о дружку, прежде чем вырваться наружу.
— Слушается… как маленькая лодочка, — сказал он наконец с хриплой нежностью, не посмотрев на капитана хотя бы уголком глаза. Затем он заботливо повернул колесо вниз, продержал его так некоторое время и снова отбросил назад. Капитан Аллистоун с трудом оторвался от восхитительного ощущения опоры и зашагал по палубе, качаясь и пошатываясь, чтобы сохранить равновесие.
Поршни насосов выскакивали короткими прыжками, издавая резкий металлический звук, в то время как маховые колеса легко и быстро вращались у грот-мачты, с равномерной стремительностью раскачивая из стороны в сторону две грозди обессилевших людей, которые висели на рычагах. Они отдавались движению, балансируя верхней частью туловища, с искаженными лицами и окаменелыми глазами. Плотник, время от времени покрякивая, механически восклицал:
— Встряхни, ребята! Не спускай!
Мистеру Бэкеру не хватало голоса, чтобы говорить, но у него оказалось достаточно голоса, чтобы кричать; люди под градом его изысканных поощрений возились с найтовами и вытаскивали новые паруса; считая себя неспособными двигаться, они поднимали вверх тяжелые блоки и перебирали снасти. Люди с отчаянными усилиями не твердо взбирались по снастям и, всякий раз перенося точку опоры с одной снасти на другую, испытывали головокружение; одни ступали по реям наугад, как будто двигались в темноте, другие же с беспечностью вконец измученных людей доверялись первой попавшейся под руку веревке. Верная угроза падения не ускоряла вялого биения их сердец; снизу беспрерывно и слабо доносился рев волн, шипевших где — то глубоко под ними. Он казался им неясным и далеким, как будто долетал из другого мира. Ветер наполнял их глаза слезами и сильными порывами старался столкнуть их с тех мест, на которых им с трудом удавалось укрепиться в ненадежных позах. Лица были залиты водой, волосы развевались; люди, сидя верхом на концах рей, взлетали вверх и вниз между небом и морем, цеплялись за перты, всем телом обвивались вокруг топенантов, чтобы дать свободу рукам, или упирались в узлы канатов. Их мысли смутно переходили от желания покоя к желанию жить, в то время как окаменевшие пальцы отдавали нок-бензеля, искали ощупью ноки или упорно и напряженно сопротивлялись сильным толчкам полощущихся парусов. Они дико смотрели друг на друга и делали одной рукой безумные знаки, держа в другой собственную жизнь; они глядели вниз на узкую полосу затопленной палубы, кричали в подветренную сторону:
— Облегчи там! Выбирай! Крепи!
Губы их двигались, глаза свирепо таращились, полные нетерпеливого желания быть поскорей понятыми; но ветер относил слова в бурное море, не дав возможности разобрать их. В невыносимом бесконечном напряжении они работали точно люди, которых жестокий кошмар заставляет трудиться в атмосфере льда или пламени. Их бросало то в жар, то в холод. Глазные яблоки болели, словно в дыму пожара. Головы готовы были лопнуть от малейшего крика; чьи-то жесткие пальцы сжимали им горло. При каждом крене они думали: «Теперь конец, нас всех стряхнет в море», — и, когда корабль снова подбрасывало вверх, они дико кричали:
— Эй, смотри там! Лови конец! Продерни начисто… поверни блок… — Они отчаянно мотали головами, трясли рассвирепевшими лицами, — Нет, нет… снизу вверх…
Казалось, они ненавидели друг друга смертельной ненавистью. Страстное желание покончить со всем этим глодало им сердце, и стремление сделать все, как можно лучше, жгло его мучительной болью. Они проклинали свою судьбу, презирали свою жизнь и тратили дыхание на то, чтобы осыпать друг друга жестокой бранью. Парусный мастер с непокрытой лысой головой лихорадочно работал, забыв о прежней интимности с адмиралами. Боцман то взбирался наверх со свайками и развевающимися связками шкимушек, то опускался на колени на реи, с риском перевернуться; при этом его то и дело посещали яркие мимолетные видения собственной «старухи» и ребят, оставшихся в болотистой деревушке. Мистер Бэкер, чувствуя сильную слабость, фыркая, топтался то тут, то там, непоколебимый, словно человек, сделанный из железа. Он накидывался на тех, кто, спустившись сверху, останавливался, чтобы передохнуть; он приказывал, подбодрял, бранился.
— Ну же, к грот-марселю, живее, клади подъемный гордень. Не толпись там зря.
— Что ж, нам так и не дадут передохнуть? — забормотали голоса.
Он свирепо обернулся кругом с замиранием сердца.
— Нет, отдыха не будет, пока вы не кончите работу. Работайте, покуда не свалитесь с ног. Вот для чего вы здесь.
Матрос, стоявший рядом с ним, коротко рассмеялся.
— Работай или подыхай, — крикнул он с горечью, затем плюнул на свои широкие ладони, вскинул длинные руки и, ухватившись за канат, качавшийся высоко над его головой, издал печальный воющий крик, призывая остальных тянуть вместе с ним. Волна перекатилась через шканцы и отшвырнула их всех в подветренную сторону; они растянулись плашмя. Шапки поплыли. Из белой шипящей пены то тут, то там высовывались стиснутые руки, брыкающиеся ноги, отфыркивающиеся физиономии. Мистер Бэкер, сбитый с ног вместе с остальными, кричал:
— Не отпускай каната! Держись! Держись!
И они, несмотря на боль от ушибов, продолжали держаться за канат, словно в этом заключалось счастье всей их жизни. Судно неслось при сильной боковой качке, и верхушки гребней сверкали своими белыми головами то над левым, то над правым бортом.
Судно быстро разрезало воду, опережая волны. Угрожающий гул валов, поднимавшихся далеко позади шхуны, наполнял воздух потрясающими вибрациями своего рева. И опустошенное, истерзанное, израненное судно, взмывая пену, неслось к северу, словно вдохновленное доблестью высокого подвига…
Бак имел неуютный и печальный вид. Матросы в унынии рассматривали свой пострадавший приют. Он был весь покрыт тиной; с мокрых переборок стекала вода; ветер глухо гудел, врываясь в открытые двери, бесформенные обломки загромождали пол, — и вся картина напоминала палузатопленную приливом скалистую пещеру. Многие потеряли все, чем владели в этом мире, но большая часть правой вахты уберегла свои сундуки, из щелей которых вытекали теперь тонкие струйки воды. Постели были пропитаны водой; одеяла, развернутые и уцелевшие благодаря какому-нибудь гвоздю, чавкали под ногами. Люди вытаскивали из дурно пахнувших углов мокрые лохмотья и, выжав воду, узнавали в них свою собственность. Некоторые тупо улыбались. Другие печально и безмолвно оглядывались вокруг. Они радовались, как дети, какой-нибудь старой жилетке и стонали от горя над бесформенными вещами, найденными среди черных обломков расщепленных коек. Под бушпритом нашли одну из ламп бака, каким-то непонятным образом забившуюся туда. Чарли тихонько хныкал. Ноульс, прихрамывая, топтался вокруг, обнюхивая и исследуя темные уголки в надежде спасти что-нибудь. Он извлек откуда-то один сапог, вылил из него грязную воду и был теперь занят тем, чтобы отыскать владельца своей находки. Часть команды, удрученная потерей имущества, сидела на ахтер-люке, упершись локтями в колени, прижав кулаки к щекам. Они не удостаивали взглядом услужливого Ноульса. Он совал им свой сапог под нос:
— Вот крепкий сапог, не твой ли?
Они рычали в ответ:
— Нет, убирайся!
Один выпалил:
— Провались ты к черту вместе с ним.
Ноульс удивился:
— Почему? Сапог крепкий.
Но тут он вспомнил вдруг, что сам лишился всего до последней нитки, и, швырнув в сторону свою находку, начал браниться.
В тусклом свете раздавался нестройный гул ругательств. Кто — то вошел и, опустив руки, остановился неподвижно на пороге, повторяя:
— Вот так дьявольская переделка! Вот так дьявольская переделка!