Неистовая ночь
Шрифт:
"Меня вообще невозможно достать".
"Ты понимаешь, Густав, - Шина ехидно заглянул ему в глаза, - чтобы достать, нужно приподняться..."
Густав снова залился краской, развел руками и беспомощно оглянулся на Ибрагима.
Ибрагим встал и, пошатываясь, вышел на балкон.
В передней загремел звонок. Маршеобразным перезвоном наполнилась квартира - такую наглость могла себе позволить только Фанни, - но, впрочем, старый механизм тут же смутился собственною прытью, закашлялся и расчихался, расстроенным диезом зуммер завсхлипывал...
"Диезом
– Вольтова дуга. Дорога в дхарму. Му. Я не Коровкин. Я - товарищ Маша, емкость тела 100 литров, грузоподъемность 320 кг (4 человека) - как у лифта... мера социальной защиты - расстрел из броневицкого..."
Машка сложил из пальцев физический карандаш и, показавши его Шине, продолжал гудеть.
"Ты понимаешь, Густав, - гудел Машка, - я всегда говорил, что для того, чтоб заниматься политикой, нужно быть или слоном, или утиральником. Иначе говоря, деловым человеком. Вот так. Но нет у нас для этого данных, ну просто никаких, понимаешь, ну полный финиш... Да нет, куда там, не понять тебе... Вас там воспитывают, понимаешь, с самого детства именно для дела. В первую очередь - дело, а потом уже все остальное. А у нас наоборот, понимаешь, сначала все остальное, ну, а потом уже..."
"Да все понятно, понял я тебя!" - слабо кричал Густав, красный, как паспорт, порываясь вскинуться навстречу девушке из Машкиных объятий. Трещала свеча. Матовая, смутных очертаний Густавская тень обреталась на стене матерым человечищем, а голова его ползла по потолку, напоминая африканский континент.
Вошла Фанни.
"Ну, что вы меня встречаете, как мента, - засмеялась Фанни, молчанием?"
"Здравствуйте! Здравствуйте!" - вздыхал Густав, всей фигурою своей выражая радость и напрягая все свои малые визуальные силы и оптические снасти.
Фанни показала язык Машкиной спине и отправилась на кухню. Вслед за ней плотоядным котярой достигался Шина.
Густав еще раз вздохнул и откинулся на кресло. Мавр съежился за Густавскую спину.
Тем временем забытый, очевидно, всеми Ибрагим в одиночестве пропадал на балконе. Курил он, что ли, или нет, и чем он занимался там - никому, вроде, до этого и дела не было.
Покамест же все терли что-то свое.
"Навага фри, форшмак, тур де анш, суфле, суплес..." - это Шина, путая названия блюд с приемами из французской борьбы, угощал на кухне Фанни пивом с воблой и лещом.
"Would you drink with me?" - говорил Машка, обнаруживая знание иностранного языка.
"Значит, если брат Броневицкий, значит он тоже - Броневицкий?" вежливо удивлялся Густав.
"Sure, - мычал Машка, - в большой степени броневицкий".
"Чуяло мое сердце, - стонал Шина, - чуяло мое вещее, что Фаничка придет..."
"А я сегодня стишок сочинила!" - пищала Фанни.
"...А то проснулся я утром, а в комнате грязь, слякоть... Стоит посередине ящик Машки с китайской надписью "яблоки"..."
"Would you like огненная вода?"
"...А что там внутри? Посмотрел я, а там - рукописи, мышиные фекалии и гербарий из погибших тараканов..."
"Нет, ты послушай, Шин!.."
"...На полу - кастрюли грязные с тучами москитов... Да еще ночью меня разбудил телефон, я говорю "але", а там - неопознанный дышащий объект... Но чуяло мое сердце, что Фаничка придет, и я убрался: выкинул кастрюли с тучами москитов, спрятал ящик Машкин, как мешающий простору души... Ну, что ты там сочинила, девочка?"
Машка кошка, Машка мышка,
На макушке Машки крышка.
Машка, кушай больше кашки,
Станешь пышкой и какашкой!
– давясь смехом, продекламировала Фанни.
"Когда в Поднебесной известно всем, что прекрасное - прекрасно, - также стихами гудел Машка, - тогда появляется в Поднебесье и безобразное. Когда всем известно: добро есть добро - то возникает зло. Так порождают небытие друг друга с бытием. Длинное - краткое, трудное - легкое, низшее - высшее напрегонки, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, позднее - раннее следуют парами друг за другим. И совершенномудрый в делах чтит недеяние, учит без слов, создает и меняет без обладания. Он приводит в движение сны, не гордится концом своим. Снится вам бабочка иль человек - вот вам вопрос, а вот ответ: длинное - краткое, трудное - легкое..." и т.д.
И тому подобные мозговые достачи. За всеми этими разговорами, из которых, в общем-то, и состоит вся человеческая жизнь - из всех этих невнятных междометий, удач-неудач, а то бывает ведь и так, что и вставные челюсти по всем этажам летают, а то, глядишь, и помогают кому-нибудь выйти из всех дверей, в которые он хочет войти... Словом, долго тут еще какие-то базары шли, шел по телевизору "Человек из окон", шел отряд по знамени, шерсть на рукаве - короче, мы договорились до того, что в середине всех этих речей Шина, совершивши тишину, внезапно заявился в комнату и с опрокинутым лицом вдруг сообщил друзьям облом.
"Атас, - сказал он почему-то шепотом.
– Атас, ребята! Фанни говорит, за нами следят..."
Ну, все, так, посомневались.
"Ни фига, - обиделась Фанни.
– Стоит на улице какой-то хмырь в рубахе с петухами и на окна ваши очки наводит. И у подъезда курит в пиджаке - тоже хмырь какой-то трафаретный. И лицо казенное".
"И на щечке родинка, - проворчал Машка.
– И в глазах любовь".
"Ни фига, - рассудительно заметила Фанни.
– Он стоит - как солдат у мавзолея, взглядом водит. И под мышкой грудь намечается".
"Так что же, по коням?" - очень спокойным голосом предложил Шина.
"Нет... То есть, да... Нет, дай сообразить..." - Машка раздраженно вскочил.
У Густава очки на лоб полезли. Он тоже поднялся, аккуратно одернул костюм и выругался крайне иностранным голосом.
Один лишь Новиков почему-то совсем не испугался. Новиков ехидно наблюдал за происходящим.
"Значит, так...
– Машка взъерошил волосы.
– Я думаю, лучше..."
"А где же Ибрагим?" - внезапно шепотом, как давеча Шина, вопросил он.