Неистовый Лимонов. Большой поход на Кремль
Шрифт:
Мои первые письменные выступления против старца Солженицына относятся к 1975 году. Уже тогда он был тем, кто он есть сегодня, — расчетливым, хитрым литератором-интриганом, с тяжелой формой мании величия. В своей автобиографии «Бодался теленок с дубом» он дал свой портрет, реалистический и точный. Только поступки, кажущиеся самому Солженицыну доблестными, читатель воспринимает как подлые интриги. Отталкивающим типом выглядит старец Александр Исаевич даже в автобиографии.
Умело играя на слабостях власти СССР и подыгрывая желаниям Запада, построил он свою карьеру специального писателя. Построил на разрушении. Его нисколько не заботило то обстоятельство, что публикация «Архипелага ГУЛАГа» вызвала волну ненависти не только к КПСС, не только к брежневскому режиму, но ик России и русским, вызвала вторую холодную войну в мире. Он не думал о последствиях публикации своих произведений, его цель была личной — воздвигнуть СЕБЯ. Ему нужна была Нобелевская премия, «Нобель». И ему помогли получить «Нобеля» американские дяди, далекие от литературы.
В их интересах было создание самой большой возможной рекламы вокруг «Архипелага ГУЛАГа», этого лживого обвинительного заключения против России. Разрушитель Солженицын был поддержан: тиражи его посредственных романов (по их художественной ценности едва ли возвышающихся над романами Рыбакова) были искусственно завышены с помощью влияния нелитературных денег. В конце семидесятых годов в Нью-Йорке Роджер Страусс (американский издатель Довлатова и Бродского среди прочих) рассказывал мне, что в свое время ему предлагали выпустить «Архипелаг» гигантским тиражом и давали на это большие деньги «люди, связанные с ЦРУ». «Но я отказался!» — гордо заявил Страусс. Другие издатели, как знаем, не отказались. «Гулаги» наводнили мир, пугая его и ожесточая против России.
И вот он приехал (борода, Степан, Ермолай и кто там еще, барские пухлые детки) и на каждой сибирской станции лил крокодиловы слезы по поводу несчастливой судьбы России. Не ты ли, старец, копал активно России яму, разобидевшись вдребезги на ее правителей, когда тебе не дали в 1964 году Ленинской премии? (Суетились там рядом с ним и другие, копая России яму. Господин академик Сахаров с женушкой, да и нынешний патриот Шафаревич постарался.) Когда-то его назвали литературным власовцем.
Казалось, что несправедливо. Освобожденный от ореола «мученика», от хрестоматийного глянца, он таки предстает сегодня именно «власовцем», ибо, преследуя личные цели, он воевал на стороне противника против России несколько десятилетий. Причинивший в тысячи раз больше вреда, чем все предатели родины, Гордиевские и Шевченки, вместе взятые, он, однако, не приговорен ни к чему, ни к какой мере наказания. И даже получил (за какую цену? даром?) землю в Серебряном Бору, где закончено возведение ЕГО дачи. Церковь бы лучше построил! Скучно, банально, противно: дача. Дача Стерлигова, дача Руцкого, дача Зюганова, и вот будет дача Солженицына. Дача, суп, ночной горшок, борода веником. Как вы нам надоели, дачники у власти и около!
У него заслуги, он, видите ли, сидел! Ну сидел и сидел, у нас пол-России сидело. Если это и заслуги, то уж сорок лет не сидишь, катаешься как сыр в масле, наработав денег на разрушении СССР.
Начал я с французского выражения, закончу американским: «Ай хэйт юр гатс!». Переводится как «Я ненавижу твои кишки!». Так вот, я ненавижу кишки Солженицына. Для меня он антигерой, в котором собрано все, что я не люблю и презираю. В первую очередь: ханжество, борода святоши, отсталая дремучесть, притворная религиозность, соединяющаяся с откровенно похабной жизнью богатого сибарита-буржуа. (Даже мебель вывез из России, жена вывезла.) Закономерно, что он приехал с дачи в Вермонте на дачу в Серебряном Бору. Без дач их творчество не идет.
Остановленный грозным вопросом «А где ты был 3 и 4 октября 1993 года?», что скажешь ты нам, Солженицын? В Вермонте на даче, над схваткой был. Ну так и держи рот закрытым, ибо не имеешь морального права давать советы. Ибо в самый тяжелый час современной истории России ты не был, не состоял, не подвергался опасности, не лежал под пулями.
Отвали от России, Солженицын! Ты потерял право быть русским.
«Лимонка» в армию
В 1992–1993 годах совершил я множество пропагандистских поездок по России (включая Сибирь) и почти в каждом городе встречался мне типичный военный патриот, полковник или подполковник, атои несколько таких военных патриотов. Пылкий (пассионарный) и романтический, вставал он обыкновенно (над столом, увы!) и провозглашал тост (увы, тост), пылающий ненавистью к режиму и правительству. От всех поездок того года у меня создалось впечатление, что военная Россия только и ждет сигнала из Москвы, из центра, чтобы восстать.
И вот они дождались. В период с 21 сентября по 4 октября 1993 года такие сигналы непрерывно поступали из центра, из парламента. И от высших командиров страны. Генералы Ачалов, Руцкой, Макашов, другие командиры, бывшие и настоящие министры и депутаты давали приказы, соблазняли, умоляли. (Первые несколько суток я находился в штабе Ачалова, так что лично убедился.) Но ни старшие, ни (что более удивительно) младшие офицеры, те, кто непосредственно командует вооруженными людьми, не выступили с оружием и солдатами. (За редкими трагическими, очень неуклюжими исключениями. О них писала пресса.) Почему?
Да потому, что, раздираемые желанием выступить, военные патриоты в армии находились в нормальном ПОЛИТИЧЕСКОМ состоянии духа. А в таком состоянии трезвый подсчет «ЗА» и «ПРОТИВ» («против»: тюрьма, смерть, несчастная судьба для семьи, родственников, потеря статуса офицера; «за» — жизнь, карьера, покой) приводил их в лучшем случае к бездействию. И так будет всегда, если оставаться в нормальном политическом измерении. Восстать возможно, но для этого нужно перейти в другое, ненормальное состояние духа, в фанатизм, в героизм, и вот в нем, в его контексте — восстание с оружием в руках есть поступок ВЫГОДНЫЙ. Самураи, живущие рядом со смертью, понимали это. «Невозможно совершить героические подвиги в нормальном состоянии рассудка.
Нужно сделаться фанатиком и выработать манию к смерти», — писал Йоши Ямамото, самурай XVII века. Истину эту нужно знать всякому командиру батальона, всякому русскому ротному. Героизм — особое состояние, в него нужно войти, возбудив себя до него. И тогда всякие подсчеты станут жалкими. Сумевших подняться до высот героизма и восстать народ чтит героями вне зависимости от того, преуспели они в своем восстании или нет.
Расчетливые офицеры жалко кончают жизнь мирными старичками отставниками, помирая от инфаркта на садовых скамейках или во сне. Ставшие обузой даже для семьи, они тихо исчезнут из жизни. Герои уходят с грохотом, в дыму сражений и остаются любимыми своим народом до самых пределов истории и памяти человеческой. Героизм, героическое отношение к жизни в советских школах не преподавали, искусство стать фанатиком — тоже, потому здоровые, рослые, сильные молодые мужики в погонах глушат водку и растерянно наблюдают, как погибает Государство, Родина и Нация. Парни, поверьте мне, переход к действию есть переход не политический, но волевой. Нужно сделаться фанатиком, и тогда любые решения и любые подвиги возможны.
Нужно один раз сорваться с цепи нормальной жизни, и пошел. Не сможете — останетесь ничтожествами.
Я беседовал с офицерами ВДВ (в мае 94-го года) и задал им несколько вопросов. Разговор состоялся на их территории, за бутылкой, и ответы потому были неофициозные. «За кем пойдете?» — спросил я их. И, не получив связного ответа, задал наводящий вопрос: «За гражданским пойдете?» — «Нет, не пойдем». — «Значит, за военным? За кем?
За Макашовым пойдете?» — «Не, он в Афгане своих людей подставил — роту потерял». — «Ну а за кем пойдете?» — «За Лебедем пойдем». — «А то, как он ведет себя в Приднестровье, вас не смущает?» — «А как ведет?» — «Ну как сварливая, истеричная барышня, грызется с правительством Приднестровья, дискредитирует республику». — «А это нам все равно. Лебедь хороший командир». — «Почему же он хороший? Когда он в Приднестровье появился, на него там да, Богу молились. Во всей России он самым популярным лидером стал в августе 1992 года, но теперь склочничает и выносит сор из избы». — «Лебедь хороший командир. В Афгане у него меньше всего потерь было».
Тут я их понял. Для офицеров ВДВ хороший и популярный командир тот, кто своих людей оберегает, не подставляет. Осторожный то есть. Осторожность же имеет оборотную сторону: оборачивается отсутствием инициативы. Для армии осторожный командир — благо. Для России в ее сегодняшней издыхающей фазе осторожный командир — вред. Лебедь с виду такой картинный мужчина: голос гобойный, челка, тельняшка — почти герой, а между тем он дипломат, и какой. О президенте: «.я действия президента не обсуждаю», как полагается верному служаке. Однако, когда Суворов Екатерину II искренне и преданно матушкой называл, в те времена Россия и в весе, и в территории прибавляла, а при президенте Ельцине Россия астрономические пространства потеряла, на Кавказе оружия национальным мерзавцам тонны наоставляли, народы целые воют от боли. А «герой» в тельняшке, утрированно картинный мужик, военная косточка «действия президента не обсуждает». (Российского нет, не обсуждает, но приднестровского открыто обвиняет вместе со всем кабинетом в коррупции, ибо не начальник ему Смирнов. Между тем Приднестровье находится в состоянии замороженной войны с Молдовой, и потому все внутренние распри и расколы там неблагородны и работают против республики. Даже если там кто-то виноват, следовало бы молчать.)